Дорога шамана - Робин Хобб

Эти два предмета преподавал один и тот же учитель. Мне он сразу понравился больше остальных. Капитан Моу был самым старшим из наших наставников, высокий и сухопарый, он, невзирая на возраст, сохранил гордую осанку. Он предупредил нас, что хорошо выучить его предмет по книгам невозможно и потому мы должны будем применять все новые знания на практике, дабы они навсегда отложились у нас в головах. В его кабинете имелось множество весьма соблазнительных макетов мостов и набережных, знаменитых мест сражений, древних орудий, понтонов, телег и самых разнообразных земляных сооружений. Он не стал заставлять нас сидеть все занятие, а предложил походить по классу и рассмотреть его коллекцию, поручив зарисовать до конца урока три наиболее понравившихся экспоната. У капитана Моу имелся большой запас всевозможных принадлежностей для рисования, и он предложил нам смело ими пользоваться. Я очень порадовался за Спинка, у которого ничего нужного не оказалось — ни компаса, ни линейки, ни грифелей. Капитан спокойно выдал ему все необходимое, заметив, что рассеянные кадеты, оставившие у него свои вещи, вряд ли их ценили и уж наверняка не заметят их отсутствия.

Я старательно рассчитал время и сделал три рисунка, изобразив две разные катапульты и баллисту. Мне мои произведения очень понравились, поскольку я всегда хорошо рисовал и в двенадцать лет даже сделал проект моста через ручей с крутыми берегами, который бежал возле нашего дома. Спинк, радовавшийся своим новым чертежным инструментам, как ребенок игрушке, занялся изображением топографии одной из батальных сцен. И что самое удивительное — в конце занятий, когда мы сдавали наши работы, капитан Моу ничего не сказал Спинку, представившему только один рисунок. Он лишь заметил:

— Я вижу, вы не слишком опытны, молодой человек, однако старание и упорство много значат. Если вам нужна дополнительная помощь, приходите ко мне после занятий.

После унижения, пережитого на математике, мне кажется, Спинка обрадовало его расположение, а я стал еще лучше относиться к капитану Моу.

Я вышел из здания, радуясь, что на сегодня уроки закончились, и даже капрал Дент, который снова построил нас и повел в Карнестон-Хаус, выглядел заметно повеселевшим. Он снова привязался к Горду и принялся его дразнить, называя Глотом, а под конец пообещал, что за этот учебный год наш толстяк станет тонким, как тростинка. Горд прикладывал все усилия, чтобы не отставать, но у него были коротенькие ножки, и он скорее подпрыгивал и семенил, нежели шел строевым шагом. Дент издевался над ним всю дорогу до Карнестон-Хауса, и наградой ему были смешки других кадетов. Надо сказать, Дент отличался острым умом, а его наблюдения относительно того, что щеки Горда колышутся в такт животу, а дышит он, словно загнанная лошадь, были столь точными и произнесены таким удивленным и одновременно язвительным тоном, что даже я не мог сдержать улыбки.

В какой-то момент я исподтишка взглянул на Горда и испытал острое чувство стыда. Горд переносил насмешки мужественно, он держался, несмотря на то что пот застилал ему глаза и настоящими ручейками стекал по пухлому лицу. Складки кожи на шее, сдавленные воротником, стали уже бордовыми, но он упрямо смотрел прямо перед собой, а в глазах застыло равнодушное выражение, как будто он давно привык к подобным издевательствам. Думаю, если бы он страдал или смущался, я мог бы улыбаться, не испытывая никакой вины. Но он был полон достоинства и пытался заставить свое тело выполнять непривычную и тяжелую работу, и нападки Дента выглядели рядом с этим, как детская жестокость. Горд старался изо всех сил, и все равно он не мог сделать так, чтобы капрал Дент остался им доволен. Мне больше не было весело, зато я обнаружил в своей душе ростки отвратительной трусости.

Перед самым Карнестон-Хаусом Дент сообщил, что мы свободны, и весь дозор ринулся вверх по лестнице шумной толпой. Точнее, попытался ринуться. Но возмущенный рев сержанта Рафета заставил нас всех замереть на месте. Ветеран поднялся из-за стола и подошел к нам. То, как он всего двумя десятками слов сумел превратить нас в жалких испуганных щенят, наглядно продемонстрировало, какой длинный путь предстоит пройти Денту, чтобы выучить суровый язык и ядовитый словарь старого армейского сержанта. Когда он нас отпустил, мы тихо поднялись по ступеням, являя собой образцы сдержанности, которой должен обладать любой офицер каваллы.

Наш отдых оказался слишком коротким. Мы успели только расставить книги, убрать все остальное и привести в порядок форму. И вновь нам надлежало выйти на плац, на сей раз для строевой подготовки.

Я ожидал, что нас сразу же отведут в конюшни и, по правде говоря, с нетерпением ждал возможности снова сесть в седло, а заодно взглянуть, каких лошадей приготовил для нас начальник Академии. Вместо этого мы почти до самого вечера маленькими группами занимались с Дентом основами строевой подготовки. Его неопытность как наставника мешала нам не меньше, чем наше собственное незнание предмета. Мне, конечно, уже приходилось заниматься строевой подготовкой вместе с сержантом Дюрилом, он же научил меня делать правильный шаг длиной ровно двадцать дюймов — так идет армия на марше. Но я никогда не тренировался в группе, когда нужно краем глаза наблюдать за своими товарищами и подстраиваться под шаг целого дозора.

Кое-кто из нашей компании даже не умел выполнять поворот «кругом». Мы повторяли это упражнение снова и снова. Те из нас, кто справился с заданием, стояли, точно стреноженные мулы, а Дент измывался над остальными, бесконечно заставляя их вставать по стойке «смирно», а потом «вольно». Я испытал настоящее облегчение, когда он наконец решил, что пришла пора помаршировать. Мы ходили взад и вперед, причем все хуже и хуже, с трудом реагируя на его громкие команды. Те, кто быстрее других сообразил, что следует делать, ничем не могли помочь остальным, и в конечном счете наш дозор выглядел не лучше, чем самый плохой солдат в нем.

Горду досталось от Дента больше других, как, впрочем, и Рори, который ходил вразвалку и с согнутыми локтями. У Корта шаг оказался длиннее, чем у остальных, он пробовал укоротить его и тут же начинал спотыкаться. Тощий Лоферт, похоже, никак не мог отличить, где право, где лево. Он постоянно от нас отставал, поскольку пытался понять, куда нужно повернуться, искоса глядя на соседей.

Дент нас поносил, но без мастерства сержанта Рафета. Я никак не мог понять, что мешает ему учить нас спокойно, пока не заметил кадет-капитана Джефферса и полковника Стита, стоявших на краю плаца. Джефферс держал в руках блокнот и, похоже, под бдительным оком полковника критиковал все дозоры до единого. За спиной отца, чуть слева от него, замер Колдер Стит и тоже внимательно нас разглядывал. Мне стало интересно, вносит ли он свою лепту в пристрастный разбор наших достижений. И вдруг я начал понимать, почему сержант Рафет не переносит мальчишку. Мне совсем не нравилось, что этот щенок участвует наравне со своим отцом в решении всех вопросов внутренней жизни Академии. А с другой стороны, будь я на месте полковника, разве я не хотел бы, чтобы мой сын учился на моем примере? Но, пытаясь оправдать его присутствие, я осознавал, что мой отец требовал бы от меня скромности и никогда не позволил бы надеть форму кадета, пока я не заслужил бы такого права.