Избранные произведения в двух томах. Том 2 - Александр Рекемчук

Николай пристально следил за тем, какое впечатление производит на Ирину окружающее — Печора, Север. Нравится ли ей?

Бездонной синевой сияло небо. Плавилось, швырялось золотом солнце. Густо зеленела хвоя лесов. Слепила глаза песчаная кромка берега, изрытая гнездами ласточек.

Кого удивишь синим небом, золотым солнцем, зеленой хвоей, белым песком?

Но Коля Бабушкин знал, что только на Севере так глубока синева, так строга белизна, так свежа зелень и так чисто золото. Будто каждая из этих красок замешена на особой секретной добавке, неизвестной в иных краях.

И он не раз слыхивал: тот, кто однажды побывает на Севере и увидит его красоту, — навсегда прикипит сердцем к этому краю и вернется сюда…

Николай внимательно следил за Ириной. Ему очень хотелось, чтобы это побыстрей случилось с ней.

Чтобы она прикипела сердцем. Навсегда.

К Северу.

Торжественный гул надвигался из-за луки. И когда самоходка обошла лесистый мыс, зеркало плеса впереди раскроила поперечная трещина. Клокотала вода на порогах…

Впервые за весь путь тайга поредела, отступила, обнажила правый берег. И на том высоком берегу встали цепочкой, один к одному, восемь домов. С черепичными крышами, ясными окнами, резными крылечками и пунцовыми водостоками.

Коля Бабушкин ахнул от восхищения. Вот это да! Как в сказке.

— Что вы наделали? — закричала Ирина. — Зачем вы поставили здесь эти… курятники!

Курятники?.. Николай сроду не видал, чтобы курятники были из кирпича, под черепицей, с резными крылечками.

— Как вы только додуматься могли? — бранилась Ирина. — На самом берегу какие-то хибары… Ведь это ворота города, понимаете? Во-ро-та!..

Развернувшись у самых порогов, «Нельма» направилась к берегу. А от домов, от палаток, из леса бежали люди. Они спускались к реке по дощатой лестнице и просто так — кубарем катились с крутизны. Махали шапками, платками.

Николай издалека узнал среди встречающих прораба Лютоева, Лешку Ведмедя, Верочку…

— Додуматься надо… — все ругалась Ирина, заглядывая ему в лицо. А что это у тебя такое на носу? Веснушки?

Коля Бабушкин, скосив глаза, попытался разглядеть свой нос. Действительно, там что-то рябило. Мелкие такие конопушки. У него они всегда высыпали по весне. С детства.

— Веснушки, — признался он.

— Но ведь это некрасиво… — Ирина поморщилась.

Николай только плечами пожал. Некрасиво, конечно. Кто ж говорит, что красиво.

— А почему я их раньше не замечала? — допытывалась Ирина.

— А мы раньше не были знакомы, — объяснил Николай.

Она поднялась на носках и поцеловала его. Торопливо, неловко, вскользь.

Потому что до берега уже было рукой подать.

1961

Скудный материк

Глава первая

Геологическое совещание открылось в понедельник, 21 июля 1958 года, в десять часов утра.

К десяти часам утра солнце раскалило город добела.

Как это ни удивительно, на Севере бывает лето. Большое, оплывающее жаром солнце сутки напропалую кружит в небе. И ночи совсем нет, ночь — это лишь понятие, это лишь время работы ночных смен, а самой ночи ист. Светло как днем. Унылые парочки напрасно слоняются по городу им все равно не найти укромного уголка.

Стоит жара. Иссыхают окрестные реки. Течет городской асфальт.

В эту пору буйно разрастается всякая зелень. Век ее скоротечен и страстен от избытка света. Пылко цветут маки. Их высевает горкомхоз где попало — у обочин дорог, в палисаднике, во дворах, на любом живом клочке земли. Они поднимаются — всех цветов и оттенков, хаотично и дружно.

Но маки быстро отцветают, ветер пуржит лепестками вдоль улиц. А тут кончается лето, и приходит черед иным пургам.

Местные зодчие после долгих споров решили, что на Севере в окраске зданий должны преобладать интенсивные тона. Конечно, если зима длится девять месяцев в году и в это зимнее время все вокруг монотонно и хмуро — только сумрак снеговых полей, да сумрак заиндевевшей тайги, да сумрачное небо, — то в эту пору очень радуют, утешают глаз яркие фасады домов: их окрашивают розовым, желтым, белым.

Однако летом, когда нет спасу от солнца, когда оно не заходит круглые сутки, все эти тона становятся просто нестерпимыми. Пронзительные фасады зданий, окна, поймавшие солнечных зайчиков, пестрота маков — все это тем более режет сетчатку, что сверху нависло густо-синее, плотное, космическое небо. Кажется, что оно чревато грозой, но в нем ни облачка.

А может быть, небо еще и потому так темно и тревожно, что оно подернуто дымом дальних пожаров. Каждое лето горит тайга. То охотник обронит тлеющий пыж, то рыбак не затопчет костра, то вообще безо всяких понятных причин, но ни одно лето без этого не обходится. Когда пожар подступает к нефтяным промыслам, в городе объявляется мобилизация: людей с предприятий посылают в лес — ведь нетрудно представить, что будет, если огонь доберется до скважин.

В небе, вдоль горизонта — бочком, мельтеша лопастями, — проплывает вертолет пожарной службы. Он ярко-красный, и этот цвет усугубляет тревогу.

А может быть, дело вовсе не в окраске вертолета. Не в лесных пожарах. Не в грозном небе. Не в жаркой маете северного лета.

А именно в том, что сегодня в десять часов утра открывается геологическое совещание.

Этот северный город живет нефтью.

О других, более крупных городах порой даже трудно сказать, чем они живут, поскольку хозяйство их очень разнообразно: там и металлургия, и химия, и среднее машиностроение, и деревообработка, и консервное производство.

Это счастливые города. Они развиваются гармонично, растут от года к году. Каждый житель такого города может найти себе занятие по душе, по вкусу.

Есть города, которые живут неизвестно чем. Они существуют на свете лишь по той причине, что их построили когда-то, при царе Горохе, и с тех пор в них обитают люди. Для промышленного производства там нет никаких предпосылок. Сносить их тоже ведь не станешь. Такие города живут воспоминаниями. Их жители работают в конторах, в краеведческих музеях и в артелях, выпускающих матрешек для иностранцев.

Но город, о котором идет речь, — он живет нефтью.

Люди этого города либо ищут нефть, либо добывают нефть, либо гонят из нее нефтепродукты. Техникум в городе — нефтяной. Дом культуры — нефтяников, спортивный клуб — «Нефтяник». Газета называется «За нефть».

Здесь в конечном счете все зависит от нефти. Много ли денег выдаст банк на жилищное строительство. Будет ли в города свой театр. И сколько минут стоянки определят здесь скорому поезду Воркута — Москва.

Когда на дальней структуре из разведочной скважины вдруг вырывается нефтяной фонтан — об этом не только сразу же сообщают в геологическое управление и горком партии, но и звонят — иногда посреди ночи — родным и близким, поднимают их с постелей, а те, в свою очередь, звонят своим знакомым, и наутро уже весь город знает: на такой-то структуре забил нефтяной фонтан…

А когда из таежных глубинок идут безрадостные вести, когда скважины одна за другой дают воду, об этом тоже судачит весь город: люди, встречаясь в магазине либо на базаре, заговаривают о том, что пора, дескать, сматывать удочки и ехать куда-нибудь в Татарию или в Поволжье, где нефти — хоть залейся, а климат не в пример лучше. И на заборах, на фонарных столбах появляются объявления, писанные от руки: «Продается дом с хорошим участком», «Срочно продаеца мебель»…

Словом, о предстоящем геологическом совещании знал весь город. И весь город как бы притих в настороженном ожидании: что-то будет?

Ведь ни для кого не составляло тайны, что с нефтью дела плохи.

В фойе Дома культуры — колонном, увенчанном хорами — было темно и прохладно, как в церкви: верхнего света не зажигали. В простенках висели портреты членов и кандидатов в члены Президиума ЦК — из них половина портретов были новыми, еще непривычными взгляду.

С улицы тянулся народ. У гардероба не задерживались — там сиротливо висели на крюках лишь пара соломенных шляп да чей-то брезентовый пыльник с капюшоном — видать, глубинный гость. А так большинство явилось налегке: льняные просторные костюмы, трикотажные бобочки, вышитые украинские рубахи, сандалии. Конечно же для этого совещания определили не самое лучшее время — конец июля, когда, по обычаю, никаких совещаний не устраивают, когда народ гуляет в отпусках, да и те, которым еще не черед идти в отпуск, уже его предвкушают, и настроение у них недостаточно серьезное.

Но тем более все понимали, что если уж совещание решено провести в эту пору, — значит, нужда в нем крайняя, откладывать нельзя.

Подходили к столам, озаглавленным буквами алфавита, отмечались, получали по блокноту с тисненой надписью и по отточенному карандашу — традиционный заседательский гостинец.