Макарыч - Эльмира Нетесова

— Ему неможно.

— Выходит, он попов почище?

— Не потому. Ежли выпьет власть рюмку, люд смертнай, на ево глядя, и по-вовсе обалдеит. Без просыпу и ума пить зачнет. А ево за то из начальства скинут. Ему жа, калеке, куды опосля? Были ба обей руки. Об единай не шибко наработаишь.

— Ох, не сладко же ему.

— Конешно.

— Поди, на многое запрет у ево?

— Ишо ба! Отлаять за дело и то не смоги. Затона ево пожалитца могут. А самово, бывало, и забижали.

— Кто же?

— Хочь тот хронтовик, с коим я выпивал.?

— Просил у председателя чевой-та. Нетверезай пришел. Тот и послал ево проспатца. Ну… А, чево гам… Слухать паскудно. Хронтовик тот бабой кричал. Председателя тыльным звал. Я подзатыльника дал дурному. Ен же при руках, при ногах побиратца насмелился. Ему и на хронте делом не довелось занятца. Не зря жа ево оттель погнали Помехой, знать, был. Путние и поныне там. Ентот и не калека, а выгнатай. Морду ево и ведмедь не облапит.

— Может, снутри негож?

— Ия про то сказываю, оттуда гниль. По выпивке бахвалился, што наград много есть. А не ка- зал. Коли были ба — похвастал.

— Кто знает.

— В доме были. Я-то ведаю эдаких героев. Не промедлют цену сибе набить. Истинный мужик наградами не станить похвалятца. Смолчит, как пить дать.

— А и показать не грех.

— Не грех, но и не дело. Ноне многие их будуть иметь. Токо награда мужику званья не прибавит, ума тож. Иной и без наград возвернетца, а на хронте не мене других проку дал. В рюмке водки ум и честь свою не потопил.

— То верно, отец, — поддакнула Марья.

— Ты жа поштаря знаишь. Он тож с хроиту. Вернутай. Поспрошал как-то, за што ево с войны сослали.

— Не томи.

— Погоди маленько. Перекурю.

— Сказывай заодно.

— Ну, слухай. Поштарь наш на хронте кашеваром был, заместо бабы. Ну, ерманец в ево котел бонбу и закинул. В котле том шши были, с огню. Ево и обшпарило. Весь перед. Шкура рубахой слезла. Аж мослы видать было. Лекарили долго. Опосля ен той кухни пушше огню боялси. Все на небо смотрел. Немного погодя за страх наказан был. Ерманец шибко стрелял. Поштаря сразу и откинуло. Сказывал — волной какой-то. Можа, и впрямь, а можа, и брешит, сказывал, сума соскочил. За негодность, как бешенова сослали назад.

— То-то лихо.

— Чево лихо?

— Ведь помешанный. Худо ему.

— Со страху и с ведмедем худо стрясетца. Небось на коровники главнай не спужалси. На саму танку ходил. Жег их, окаянных.

— Тот? С лицом горелым?

— Ну да. Сказывают, и ноне на хронт просился. Дажа ездил куды-то. Председателя просил за ето похлопотать. Вот то мужик!

— А танка — что?

— Сказывают, машина. Навроде той фырчалки, што с Колькой приезжала.

— Батюшки светы, она же сатана безглазая!

— Дак там она, поди, не единая была.

— А задавила б? Тогда?

— А, мать, про то и толкую! Истый мужик ничево не пужаитца.

— У нево же дети…

— Шесть душ.

— Об их думал?

— Нешто нет?

— Зачем же на смерть шел?

— Штоб дети ево ерманцу не достались.

— На что они ему?

— Вот то-то и оно. Сколь малых перебил за войну! Норовил все семя под корень поизвести.

— Господи, Господи, сбереги невинных. Накажи окаянство, — зашептала Марья.

— Тот мужик, как выпьет, набычитца и молчит. Иной раз горелой лапой собьет слезу, уставитца на бутылку и зубами заскрежещить. В сорок годовголова вся в снег. И не смотри, што такой ране- тай, в руках ево все крутитца. Ровно и на хронте не был. Жаднай до работы. Как конь работает. Слыхивал, председателю ен первая подмога.

— Дай Бог ему здравия и долголетия.

— Дай Бог!

— Сказывают, у ево родителев немцы повешали, старых вовсе. И братов постреляли. Мужик попервах на рожон лез без толку. Потом стал по уму битца. Много ранет был.

— Ну где же его так покорежило?

— Под танку близко подлез.

— Зачем?

— Промахнутца не схотел. Танка над им изагорелась.

— Хоть бы скорей война кончилась!

— Слыхала ж в сельсовете, што ворогапогналииз Рассей? Нам с тобой в избу сулили радиву про- весть.

— На что морока, мы — старые, и так проживем.

— Свет дадутъ, свечей не надоть станить.

— Як ним свычная.

— Можа, с харчами полегшаит?

— Твои б слова да Богу в уши.

— Не мои, властей.

— Скорей бы.

— Я вот думаю, председатель шибко просил детве подмочь, на охоте доле побыть нынче. Ребятня без мясу сидить. Схудала вконец.

— Куда тебе нынче!

— Малым помочь — Божье дело.

— Один-то как же?

— Ас кем?

— В селе подмогу испросил бы.

— Не до таво им.

— Тебе до всего.

— Ладно, мать, не причитай. Ты, давай, по дому правь свое. Ить покудова ведмеди в берлоги не полегли, мерекаю, схожу с толком.

— Ох, отец, не стоило б, — вздохнула Марья. Но отговаривать мужа больше не стала. Поняла — неспроста весь разговор затеял. Про мужиков, про званье их. Враз-то и не почуяла. А теперь знала — отговорить Макарыча она не сможет. Ничто его не остановит.

Лесник поглядывал на жену. Понял — встревожилась, хотел успокоить:

— Не впервой, чево спужалась?

— А чему радоваться? Сколько ходишь — покою мне нет. Глаз сомкнуть не могу.

— Зря эдак.

— Не все ж обходится ладом.

— И худова не было.

— В тайге-то болел сколь раз? Как же худа не было?

— От таво и в избе не убережесси. Домой-то я завсегда своим ходом верталси.

— В избе догляд.

— Там сам сибе выхожу.

— Коль на больного тебя зверь наскочит?

— И то от судьбы.

— Господи, сколько мужиков в селе, а как что, враз тебя в помощь.

— Не вой. Осерчаю.

— Надолго хоть собраться порешил?

— На неделю, не боле.

— А куда пойдешь?

— К Мачехе.

— О Господи! — уронила голову Марья.

В эту ночь она снова не спала. Вскакивала с лавки, подходила к мужу. Смотрела на пего, боялась разбудить своим дыханием. А сердце, ошалелое сердце билось так, что вискам было больно.

Знала она, что не только из-за председателевой просьбы уйдет муж на охоту. Чуяла ее душа, — тоскует он в дому. Не хватает ему внуков. Чтоб радовали они его своим смехом, играми. Без них, как ни смейся, себя не обрадуешь. Просила Марья Бога сделать эту ночь подлиннее, а если можно, не пустить мужа в тайгу на медведя.

— Не след ему в такие леты Божью тварь губить. Пускай в избе делом займется.

Но иконы смотрели на нее холодно, непонимающе. В слезах села она у постели мужа. Слушала, как бормочет он. Всхрапывает во сне.

— Сохрани тебя Бог, — шептали ее губы.

Марья не заметила, когда рассвело. Макарыч проснулся внезапно. Понял: жена не спала. Хотел отругать, да увидел, той не до этого. Сдвинув брови, засобирался. Марья помогала.