Письма, телеграммы, надписи 1927-1936 - Максим Горький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, разумеется, вижу, что меня Вы «разработали» слишком лестно. Нимало не рисуясь и не скромничая надуманно, я полагаю, что значение моей работы вообще — преувеличивается. Однакоже, отвлекаясь от себя, я, литератор, обязан сказать товарищу литератору: книжка написана отлично, она весьма убедительно показывает рост и развитие некой энергии. Затем: в ней на примере «наших разногласий» очень умело показана политическая мудрость Владимира Ленина, его совершенно изумительная проницательность. Значение этих «разногласий», на мой взгляд, — весьма глубоко и может послужить темой для некоторых философических размышлений, ибо грубо «эмпирически», в деле знания действительности, я был, наверное, «опытнее» его, но он — «теоретик» — оказался неизмеримо глубже и лучше знающим русскую действительность, хотя сам не однажды жаловался, что знает ее — «мало».
Мне кажется, что здесь «разноречие» не только в силе познающего разума и в несокрушимой правильности теории, а в чем-то еще, кроме этого. Это «еще» может быть высотой точки наблюдения, которая возможна только при наличии редкого умения смотреть на настоящее из будущего. И мне думается, что именно эта высота, это умение и должны послужить основой того «социалистического реализма», о котором у нас начинают говорить как о новом и необходимом для нашей литературы.
Затем разрешите отметить некоторые маловажные неточности книги Вашей.
Стр. 10. Училище — не «ремесленное», а двухклассная «приходская школа», типичная для той поры. В «Детстве» указано, что до Канавинской школы я учился месяца два в Нижнем, в «Ямской приходской школе», «учение» прервалось, — заболел оспой.
12-я стр. «Фильдинг» — попал в число книг Смурого незаконно, тут я напутал, смешав Фильдинга с кем-то другим, м. б. — Фенимором Купером.
Если не ошибаюсь — у нас переведена только «История Тома Джонса найденыша» и — гораздо позднее.
21-я стр. Пулю вырезал мне из-под кожи спины ординатор Плюшков, тотчас же, как только меня привезли в больницу. Студентский явился на третий день с группой студентов, обошелся со мной очень грубо и сказал, что я — «к утру буду готов», что-то в этом роде. Оскорбленный его отношением, я выпил хлорал-гидрат, большую склянку, стоявшую на столике около койки, после чего мне, кажется, промывали желудок. О личности Студент-ского и его поведении на фронте русско-турецкой войны в «Отечеств[енных] записках» 80 или 81 г. была статья врача Некрасовой.
23 стр. С Каспия не возвращался в Казань, а — в Царицын, откуда Началов, Мих. Яковлевич, и направил меня сторожем на ст. Добринка, Грязе-Царицынской ж. д.
24 стр. Сомов — не «бывший студент». Он учился, кажется, в каком-то из аристократических лицеев или институтов, саратовский дворянин и любил изредка напоминать о своем дворянстве. В молодости знал Боборыкина, изображен им под фамилией Ломов в романе «Солидные добродетели». В Париже работал с Мечниковым у Элизе Реклю. Был в ссылке, в Ялуторовске, вместе с Каронйным-Петропавловским. Когда я познакомился с ним, ему было лет 45.
34 стр. «Черный» — фамилия казака.
44 стр. В Нижний я поехал не по приглашению «Ниж[егородского] листка», а по предложению издателя «Одесских новостей» Маракуева, корреспондентом на выставку.
51 стр. Не Деридо, а Дерид Петро.
70 стр. «Боевая дружина» — 12 ч[еловек] — введена была ко мне Л. Красиным, для охраны квартиры, «черная сотня» угрожала разгромить ее, а профессор М. Тихвинский фабриковал на ней бомбы. Об этой квартире может рассказать В. А. Десницкий.
78 стр. М. Виленов — один из рабочих, приехавший на Капри учиться, раньше этого он на острове не был. Идея школы принадлежит не ему. В ту пору на Капри жили Богданов, Луначарский. В Париж к Ленину Михаил поехал по соглашению со мной.
87 стр. «За мир» я не выступал ни с каких позиций, это для меня новость. Вероятно, было что-то выдумано иностранной прессой.
О фотоснимках.
16 стр. Дом — не тот. Это — дома Свечникова и Краснопольского — забитый тесом. Дом деда — дальше к полю.
28 стр. Весьма сомневаюсь, чтоб это был Семенов. И непохож, да и «окружение» странное, не его. Да и едва ли разрешил бы он себе сняться в «окружении». Мизантроп был. Замечательно удачно и похоже изобразил его художник Дехтерев в книжке «Хозяин», «26», «Мальва», изд. 33 г.
Вместо Нижнего следовало бы дать кусок Выставки.
Дом в Адирондаксе тоже «не тот». В этом жили мы несколько дней, а большую часть времени — в лесу, в забавной хибарке.
Все эти поправки — мало значительны, но, м. б., годятся Вам для большой книги. Кстати: в ней Вам, вероятно, придется говорить о моем отношении к «марксистам» «Самарского вестника». По этому поводу считаю нужным сообщить следующее:
«Самарская газета» издавалась антрепренером театра Новиковым, затем перешла за долги купцу Костерику, молодому человеку не очень плохих качеств. «Самарский вестник» издавал помещик и бывший земский начальник Реутовский. Его представителем в редакции, на правах секретаря и администратора, был некто Валле де-Бар, личность темная и, наверное, беззаконно присвоившая себе дворянское «де». Клубный игрок в карты, играл с цензором Дмитриевым, редакции газеты — не мешал, сотрудники — между собою — именовали его «милым прохвостом». П. П Маслов в 95 г., кажется, еще не был в составе редакции. Чириков не сотрудничал в этой газете, он марксистов — не любил. Не любил их и я, как людей, а — почему, «следуют пункты». Циммерман-Гвоздев напечатал книгу «Кулачество-ростовщичество», в которой доказывалось, что кулак и ростовщик — прогрессивное явление, ибо они «концентрируют капитал». Циммерман был бородатый красавец типа прусского солдата 70–71 г., высокий, могучий и настолько законченно глупый, что даже казался мудрецом. Его очень любили самарские купчихи среднего возраста. Книга и разговорчики его возмущали меня. Я его обидел: написал и послал ему грубоватую басенку, он ответил мне в своей газете, помнится — стихами же, первая строка их: «Хаврониус, ругатель закоснелый» — чужая строка, но я начал мою басню тоже чужой строчкой.
Мих. Григорьева я знал еще в Казани, когда он был реалистом. Впоследствии он — управляющий нижегородской конторой «Пароходства по Волге» и автор весьма суровых «декретов» по адресу матросов и служащих пароходства. Меньшевик. Кажется — жив еще, работает у нас, в Гамбурге.
Клавтон — молодой щеголь, английского типа, таков же и Керчикер. Оба они вместе с Валле де-Баром вели довольно «веселую жизнь» купно с купеческой молодежью. Клавтон расстрелян в Сибири как «колчаковец». О Керчикере — ничего не знаю. Был там еще Пигеев, статистик, человек мутный и страдавший от неутоленной любви. Не нравились все они мне потому, что я находил их
