С человеком на борту - Марк Галлай

«Союз-17» пошёл на снижение.

Когда он подходит к Чёрному морю, карта мира на большом экране исчезает и вместо неё появляется более крупномасштабная — районы Каспия, Южного Урала, Казахстана. А на малом экране справа — профильная схема траектории снижения аппарата тоже с движущейся по ней световой меткой. Все понятно, вся информация как на ладони. То есть, конечно, если говорить всерьёз, далеко не вся, а лишь самая общая, так сказать, интегральная. Но и по-настоящему вся информация тоже приходит в этот зал — правда, не на эффектно выглядящие большие экраны, а на мониторы сидящих внизу операторов, каждый из которых может, щёлкнув переключателем, вызвать пред свои светлые очи любую цифру, характеризующую подведомственную ему систему. Судя по непрерывному мельканию там, внизу, операторы этой возможностью отнюдь не пренебрегают.

Экипаж космического корабля все время ведёт прямой репортаж о ходе снижения. Короткий перерыв (слушателям, уже избалованным непрерывностью потока информации, он, правда, кажется довольно долгим — к хорошему привыкаешь быстро) наступает только на время, в течение которого корабль снижается с восьмидесяти до примерно тридцати километров, — в это время вокруг него образуется непроницаемое для радиосвязи ионизированное плазменное облако.

Да, все идёт буквально как по нотам…

Стоило, однако, этой мысли прийти в голову, как пошла из динамиков информация если и не тревожная, то, во всяком случае, не очень отвечающая понятию «как по нотам». Пошли разговоры о погоде в районе приземления. Что ж, дело понятное: космический корабль погрузился в область наших родных «самолётных» высот, — естественно, что этому сопутствовал и выход на авансцену наших родных «самолётных» забот, среди которых и по сей день на одном из первых мест пребывает она — погода!

О погоде в точение последних двух часов полёта «Союза-17» сообщали часто — и все по-разному. Высота облачности была, судя по этим сообщениям, то двести, то триста метров. Ветер — то десять метров в секунду, то все двадцать. Колебались и данные о видимости. Сидевшие на «балконе» ЦУПа сердились: «Что они там, толком погоду определить не умеют, что ли!»

И сердились, между прочим, напрасно.

Дело было не в чьём-то умении или неумении определить погоду, но просто в том, что она сама, погода, была очень нестабильна, непрерывно менялась. И ещё в том, что она была, в общем-то, неважная: ведь если бы, скажем, высоту облачности называли то в шестьсот, то в семьсот метров, это никого бы не волновало и как «разнобой в информации» не воспринималось. А вот двести или триста — это уже разница! Да и вообще у нас в авиации давно известно: чем хуже погода, тем больше виноваты синоптики.

Забегая несколько вперёд, скажу, что в момент приземления «Союза-17» фактическая погода оказалась ещё хуже: высота облачности всего в сто пятьдесят метров, видимость — около полукилометра, ветер — порывистый, более двадцати метров в секунду.

Но это было сообщено уже после приземления корабля.

А пока — он ещё снижался. Когда он вышел на высоту десять километров — высоту уже не только не космическую, но просто «пассажирскую», — на главном экране появилась ещё более крупномасштабная карта района Целинограда с красным световым кружочком в расчётном месте посадки.

Самолёты и вертолёты поисковых групп имеют прямую радиотелефонную связь с космонавтами (мы слышим их переговоры) и идут по радиопеленгу курсами на спускающийся корабль. Тут им приходится соблюдать предельную осторожность, внимательно (ох уж эта видимость!) смотреть вперёд, каждую секунду быть готовыми к энергичному манёвру отворота в сторону — иначе в этой облачной каше недолго и наткнуться на корабль!.. Но вот бодрый возглас: с вертолёта увидели «Союз-17»!

Ещё несколько секунд — и космический корабль приземляется. Сразу после касания космонавты, как оно и было положено, отстреливают одну из стренг парашюта. Но все равно корабль заваливается набок. Вообще-то ничего страшного в этом нет, да и трудно было ожидать, чтобы, двигаясь вместе с ветром с такой скоростью, корабль удержался в вертикальном положении. Попробуйте спрыгнуть на ходу с поезда и удержаться на ногах.

Вертолёт с врачами и «эвакуаторами» сел рядом с космическим аппаратом меньше чем через минуту. Открывается люк — все в порядке! Полет закончился успешно. Алексею Александровичу Губареву и Георгию Михайловичу Гречко помогают выбраться из корабля на твёрдую землю.

А мы тут, в Подмосковье, узнаем обо всем, что происходит в далёком Казахстане (да что там в Казахстане — над Африкой, над Атлантикой, над любой точкой земного шара!) незамедлительно после того, как это «что-то» происходит. Иногда же — просто одновременно с тем, как оно происходит… И снова в голове всплывают воспоминания более чем десятилетней давности. Вспоминаются волнения последних десятков минут каждого космического полёта тех времён. Вспоминаются бесконечные радиопереговоры, сдвинутые хронологические последовательности поступающих сообщений, споры о том, кому, о чем и в каком порядке докладывать… Сегодня вся нужная информация поступает незамедлительно по всем адресам сразу. Вопроса о том, «кому раньше», больше нет: всем одновременно.

…Корабль «Союз-17» приземлился в двадцати пяти (всего двадцати пяти!) километрах юго-западнее расчётной точки. Это после того, как отработавшая тормозная установка перевела его на траекторию снижения где-то в южной части Атлантического океана! Но каково было моё удивление, когда в ответ на высказанные мною по этому поводу восторги конструкторы корабля поморщились:

— Знаешь, двадцать пять километров — это не «всего», а «целых». Обычно корабли садятся гораздо точнее. А сегодня — здоровый снос, потому что ветер очень сильный. И вообще все неблагоприятные обстоятельства как-то наложились…

Оказывается, 25 километров — для них много!..

В общем, впечатление от пребывания в зале ЦУПа сильное. Особенно если сравнить с прошлым. С прошлым… С прошедшим… Что же, так ничего, выходит, от этого прошлого и не осталось? Нет, так не бывает! Настоящее — это всегда продолжение прошлого. Иногда такая связь времён радует, иногда — вызывает сожаление, досаду, даже душевный дискомфорт («Забыть бы скорее!..»). Но прошлое нашей космонавтики не таково, чтобы хотелось его забыть! Им с полным основанием можно гордиться.

В зале ЦУПа это славное прошлое — конечно, с позиций исторических, весьма недавнее: откуда могло бы взяться давнее? — было представлено в самом что ни на есть зримом виде. Было представлено космонавтами. Они пришли сюда не по службе. Нет, к полёту «Союза-17» они прямого отношения не имели. Пришли, чтобы собственными глазами и в тот самый момент, когда это произойдёт, убедиться в благополучном завершении полёта. Пришли по велению сердца или — если читатель более склонен к формулировкам не столь поэтическим — под влиянием хорошей, прочной корпоративной солидарности.

Все они напряжённо смотрят на экран, вслушиваются в сообщения по громкоговорящей сети — Попович, Волынов, Севастьянов, Макаров, Дёмин, Климук…

Великое все-таки это дело — чувство товарищества, профессиональная спайка!

Более того: не так уж часто и далеко не во всяком коллективе господствует в реальной жизни такая атмосфера — пусть даже не стопроцентно безоблачная.

Особенно больших трудов стоит установить, а затем и поддерживать её в коллективах людей, профессиональная деятельность которых — штучная, индивидуальная, поддающаяся персональной оценке со стороны пристально смотрящих друг за другом коллег. В коллективах, где силой обстоятельств неизбежно имеются как премьеры, солисты (причём разного ранга), так и статисты — и отнюдь не исключается переход из одной из этих категорий в другую.

Свою принадлежность к категории относительно высокой приходится непрерывно подтверждать делом — одну ошибку воспримут как случайную, вторую — как совпадение, а третью…

Поэтому чистые товарищеские отношения не всегда безотказно устанавливаются в среде артистов, литераторов, спортсменов, лётчиков, словом — всюду, где в работе присутствует элемент состязательности.

Вряд ли минует чаша сия и космонавтов.

Кто-то слетал за два года три раза, а кто-то долгие годы ждал своей очереди на первый полет. Чей-то полет имел широкий резонанс в профессиональной среде да и во всем обществе, а чей-то прошёл сравнительно менее заметным. В общем, основания для того, чтобы почувствовать себя обойдённым, находятся — не могут не найтись. Полная идиллия тут маловероятна.

И все же — сужу по свей родной лётно-испытательной корпорации, но полагаю, что среда космонавтов с ней в этом отношении сходна, — черты товарищества, коллегиальности, профессиональной спайки оказываются сильнее мотивов соперничества. Особенно, в ситуациях жизненно острых. Видел тому немало подтверждений.