С человеком на борту - Марк Галлай

Космическая физиология и методика космонавтики обогатились новыми ценными сведениями. Раньше, на «Востоках» и «Восходах», подобные наблюдения просто не могли быть сделаны уже по одному тому, что на них, особенно во время первых витков полёта, космонавтам, в сущности, только и приходилось, что прислушиваться к собственным ощущениям; никаких сколько-нибудь точных и тонких действий от них на этом этапе не требовалось. Новая же техника породила и новую информацию. Впрочем, конечно, не сама по себе техника — осмыслить это новое должен был человек.

А как, интересно, расценивает свою жизнь, вернее — прожитую её часть, сам Береговой? В одной из бесед с читателями он, отвечая на заданный вопрос, отрицательно покачал головой: «Нет, не знаю за собой особых талантов. Мне удалось лишь то, что удаётся всякому, кто по-настоящему хочет идти вперёд. Моя судьба — судьба рядового человека с его слабостями, сомнениями, трудностями».

Да, ничем «суперменским» от такой жизненной позиции не пахнет…

Я так подробно рассказал о Георгии Береговом не только потому, что сама его биография — биография человека, трижды по собственной воле заново начинавшего свою рабочую жизнь, — представляется мне заслуживающей большого уважения, но и в значительной степени по той нехитрой причине, что просто знаю этого человека дольше и лучше, чем, пожалуй, любого из космонавтов, летавших на кораблях «Союз» в дальнейшем.

Поэтому не берусь нарисовать портрет кого-либо из них.

Впрочем, нет — берусь! Но только портрет не индивидуальный, а коллективный. Портрет космонавта современной формации, некоторые черты которого настолько очевидны, что не заметить их просто невозможно.

Кроме всего прочего, мне сейчас интересно вернуться мыслями к той, опубликованной в шестьдесят третьем году статье, которую я написал «с подачи» Королева и в которой пытался разглядеть какие-то определяющие черты деятельности человека в кабине космического корабля, и дать хотя бы грубый прогноз развития этой деятельности в будущем.

Сегодня это будущее стало настоящим. Во многом даже и прошедшим… Тем более хочется разобраться — что я тогда разглядел правильно, а в чем действительность, как говорится, не подтвердила…

Статья называлась «Новая профессия — космонавт». Называлась так в известном смысле полемически, потому что называть профессией деятельность нескольких — их тогда не насчитывалось и десятка — людей, слетавших (именно «слетавших» — одноразово) в космос, можно было не без некоторой натяжки.

Ну а как обстоит с этим дело сейчас?

Сейчас около двух десятков наших космонавтов имеют на своём счёту по два космических полёта, полтора десятка — по три, Олег Макаров — четыре, Владимир Джанибеков — пять.

Это — уже профессия! Тем более, что и между полётами в космос вся жизнь этих людей до краёв заполнена теми же космическими делами: анализом результатов проведённых полётов, подготовкой очередных, созданием новых космических систем, руководством полётами своих коллег…

Подтвердилась вроде бы и высказанная в той статье мысль, что центральной фигурой будущих космических экспедиций окажется учёный, экспериментатор, исследователь, но что при этом «без пилота-космонавта обойтись в обозримом будущем не удастся…» Впрочем, в более далёком будущем, наверное, тоже. Невзирая ни на какие потрясающие успехи в области автоматизации управления. Во всяком случае, если бы мне сегодня (и завтра, и послезавтра) предложили бы выбор: лететь в космос на аппарате, управляемом самыми что ни на есть сверхсовершенными автоматами, или же на аппарате, оснащённом необходимой автоматикой, над которой, однако, стоит живой человек, который контролирует её работу, корректирует программу, включается по своему усмотрению в контур управления, принимает решения в принципиально новых ситуациях, — я бы решительно предпочёл второй вариант. Хочется, чтобы «у кормила» находился человек, который так же, как и я, но, в отличие от автомата, весьма заинтересован в благополучном исходе полёта. Вряд ли это соображение в будущем — все равно, обозримом или необозримом, — исчезнет…

Оправдалось в жизни и моё предположение о предстоящей дифференциации профессии космонавта — её делении на более узкие специальности (пилота, экспериментатора, бортинженера), подобно тому как это имело место в авиации. Правда, по мере развития этой дифференциации стал закономерно развиваться интерес и к её противоположности — взаимозаменяемости космонавтов различного профиля. Отправляясь в двухмесячный полет на орбитальной станции «Салют-4» В. Севастьянов сказал, что у них с командиром корабля П. Климуком «нет жёсткого деления обязанностей». Но, я думаю, «нежесткое» все же было…

В общем, все сколько-нибудь принципиальное — подтвердилось.

Снова оказался прав Сергей Павлович Королев. Он тогда много спорил со мной по существу содержания статьи (ему казалось, что я грешу антимеханизаторскими настроениями — недооцениваю перспективы развития автоматики). Но когда все вопросы «по существу» были обговорены и согласованы, он энергично — как умел это делать! — навалился на меня за форму: требовал большей определённости, уверенности. А я, особенно в том, что касалось прогнозов, норовил подобрать формулировки поосторожнее — мало ли как там дело обернётся в будущем, какие новые факторы заиграют!.. Вот это-то и было не во вкусе СП (помните: «Луна — твёрдая»).

Ещё до полёта Гагарина Королев часто задавал мне — да и не одному, наверное, мне — вопросы, касающиеся деятельности, вернее, в то время ещё только будущей деятельности, космонавта. И откровенно сердился, когда я не мог с ходу выдать ему чёткий однозначный ответ. Однажды даже разразился по этому поводу короткой, но весьма энергичной речью, лейтмотивом которой было: «А для чего же вы тогда сюда прикомандированы!» Не помню сейчас всей этой речи текстуально, но заключительные её слова удержались в памяти:

— …То есть как это — не знаете? А кто же тогда знает? Вы же лётчик. Лётчик-испытатель. А тут ведь совершенно то же самое!

Закончив так, СП все же нашёл нужным после непродолжительной паузы уточнить:

— Почти то же самое.

Ничего себе — почти!.. Конечно, Королев лучше, чем кто-либо другой понимал, что деятельность космонавта не «совсем» и даже не «почти» то же самое, что деятельность лётчика. Но ничего более близкого из всего набора профессий, освоенных человечеством за последние две-три тысячи лет, в нашем распоряжении не было. Единственное, на что оставалось опираться, была профессия лётная. А однажды решив на что-то опереться, Королев опирался уж как следует — всем весом! Всяких там «возможно», «не исключено», «есть основания полагать» не любил. И оказался — по крайней мере, в данном случае — прав. Сегодня написанное больше чем два десятка лет назад не кажется мне неоправданно категоричным. Отказываться от чего-либо из сказанного тогда — оснований нет. Другое дело — дополнить. Потому что предусмотреть заранее все ни я, ни другие авторы высказываний на тему о будущем облике профессии космонавта, естественно, не могли. Жизнь преподнесла много нового, никем не предугаданного. Выдвинула целые проблемы, самого существования которых никто заранее не видел, хотя сейчас мне кажется, что усмотреть вероятность возникновения хотя бы некоторых из них было, вообще говоря, возможно (но это уже, наверное, от того, что называется «задним умом крепок»).

Вот, например, одна из таких проблем — кстати, совсем не научная или техническая, а просто человеческая: что в жизни космонавта самое трудное? Сам полет? Подготовка к нему — всякие там барокамеры, сурдокамеры, центрифуги? Что-нибудь ещё?..

В. Комаров на этот вопрос, заданный ему В. Песковым, ответил прямо, без секунды колебаний:

— Ожидание.

Ожидание!.. О подвигах мужества, совершенных космонавтами, написано (и, конечно, справедливо написано) очень много. Давайте подумаем о другом, пожалуй, не менее трудном подвиге — подвиге ожидания.

Представьте себе: молодой, любящий летать, полный сил лётчик поступает… нет, не поступает (тут это слово в наше время уже почти никогда не подходит) — прорывается в отряд космонавтов. Проходит цикл общих тренировок — барокамеры, центрифуги, парашютные прыжки. Изучает ракеты и космические корабли, знакомится с теорией космических полётов… Все это поначалу для него ново, интересно. И хотя наш будущий космонавт — представитель лётной профессии, одной из самых активных на свете — вскоре начинает замечать, что во всех своих тренировках он скорее объект, чем субъект происходящего, что какая-либо отдача у него ещё только впереди, тем не менее ради того, чтобы лететь в космос, он готов и не на такое…

Но вот кончается этот цикл. И космонавт начинает ждать… Ждать не дни и месяцы — годы! Например, Ю. Артюхин, придя в Центр подготовки космонавтов в 1963 году, полетел в космос в 1974-м — через одиннадцать с лишним лет. Ещё больше — ровно двенадцать лет — провёл, ожидая своего полёта, А. Губарев. А космонавт В. Жолобов — так все тринадцать. Да и у других — в этом смысле более удачливых — их коллег сроки ожидания оказались не намного меньшими… Почему так получилось? Наверное, назвать какую-то одну-единственную, все объясняющую причину тут вряд ли удастся. В печати указывалось на то, что с каждым следующим пуском — в ногу с усложнением космической техники — экипажам приходилось делать все более долгую и трудную подготовительную работу.