Лед Бомбея - Лесли Форбс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец мы нашли Гула. Он сидел на скейтборде у входа в свою хижину и поливал два кустика томатов в жестяных банках из-под кофе. Он тепло улыбнулся мне, но, когда заметил Томаса, лицо его вдруг сделалось озабоченным.
– Все в порядке, Гул. Это мой друг, – заверила я его.
Успокоившись, Гул снова заулыбался и жестом пригласил меня в дом.
– Тогда заходите, заходите, мисс Бенегал. Я уже почти не надеялся вас дождаться.
На одной стене комнаты висел фотопринт Шиваджи, настолько яркий и блестящий, что даже маслянистая копоть, лежавшая здесь на всем, не могла испортить его. Гул предложил мне сесть на большую канистру, выполнявшую в его жилище роль стула. Пол в помещении был бетонный, так же как и канализационные стоки снаружи. Я старалась не думать о том, что может произойти в том случае, если муссонные ливни усилятся и затопят поселение. Правда, хижина Гула располагалась на некотором возвышении.
На куске ткани рядом с моим «стулом» стояла бутылка «Лимки».
– Пожалуйста, угощайтесь, мисс Бенегал. Вы, должно быть, хотите пить.
– Нет-нет, спасибо.
Борозды у него на лице стали еще глубже.
– Но это же для вас.
– Как мило с вашей стороны. – Тоном жены викария из Джейн Остин. – Я обязательно попробую.
После того как со всеми формальностями было покончено, Гул вытащил папку из-под низенького столика, единственного предмета мебели в этом доме. На столике стояла старая пишущая машинка.
– Мне ее подарил Сами, – сказал Гул. – Я печатаю на ней письма и документы для соседей, за плату, конечно.
В папке находились рисунки, которых не постыдился бы и Гойя. Гул смеющийся – рисунок красной пастелью. Гул, спящий на своем скейтборде на ярком солнце. Гул с жалостной физиономией профессионального нищего, удивительно точно схваченной и с редкой точностью и лаконизмом воспроизведенной. Гул, прилежно печатающий на своей машинке при тусклом свете своей хижины; пара очков нацеплена на ввалившийся остаток его носа.
– Они просто восхитительны! – воскликнула я.
Он улыбнулся счастливой улыбкой.
– О, он был удивительно талантливым человеком, мисс Бенегал! Какая жалость, что вы не успели с ним познакомиться. Я уверен, вы бы подружились.
– Я тоже так думаю.
Сами рисовал на всем, что попадалось под руку, от конвертов и старых замызганных газет до фирменной бумаги из отеля «Рама», на которой он воспроизвел свою первую фантазию Гула в образе прокаженного магараджи. Здесь же мне попались и портреты Сунилы, на которых она была запечатлена в моменты творчества, сосредоточенно работающей над какой-то скульптурой.
– Отель «Рама»... Где такой находится, Гул?
Он отвернулся.
– Мне кажется, он там иногда работал. Но последние три рисунка, я думаю, еще интереснее.
Скорее всего это были последние наброски Сами, сделанные для восковой фигуры Гула. Выполнены яркой гуашью подобно традиционным индийским миниатюрам, а поверх нанесена координатная сетка, чтобы легче выполнять увеличение. Наверное, слишком тонкая детализация и яркий цвет рисунка помешали мне сразу заметить фирменный знак на той бумаге, на которой он был сделан. Но постепенно я обратила внимание и на него. Первая строка гласила: ПРОСПЕР ШАРМА. Имя выведено мелким элегантным шрифтом. Ниже шел старый адрес моего свояка на Малабарском холме, по которому он проживал когда-то вместе с Майей и один год с моей сестрой. Некоторые из последних рисунков выполнены на именной бумаге Проспера уже с нынешним адресом.
Один из рисунков особенно заинтересовал меня: гротескное изображение какого-то божества на переднем плане и карикатурный портрет Гула, выглядывающего из-за спины божка; черты прокаженного утрированы, чтобы сделать его сходство с божеством еще более заметным.
Гул показал на лицо божества.
– Сами сказал, что у вашего свояка дома есть статуя, которая как две капли воды похожа на меня, – гордо заявил он.
– Значит, он бывал в доме Проспера?
– О да, думаю, что да. И много раз. И в доме его друга, некоего мистера Анменна, я полагаю.
Казалось, даже сам мой вопрос удивил Гула.
– Можно мне позаимствовать у вас парочку этих рисунков? – спросила я. – Ненадолго, только чтобы сделать фотокопии?
Он так внезапно выхватил папку у меня из рук, что рисунки рассыпались по полу. К тому времени, когда он закончил их собирать, он уже немного успокоился.
– Это так важно?
– Со временем может стать очень важным. И я обещаю вам быть предельно осторожной.
Он протянул мне всю папку.
– Но помните, они единственное, что у меня от него осталось.
– И еще одно, последнее, Гул. Вы никогда не встречали подругу Сами, хиджру по имени Сунила, подвизавшуюся в качестве пляжного художника на Чоупатти? – Я показала ему один из рисунков. – Это ее портрет.
Гул отрицательно покачал головой.
– И Сами никогда не упоминал о семейной фотографии, на которой изображен также и Проспер? По его словам, он хранил ее вместе с рисунками Сунилы.
Лицо Гула мгновенно осветилось.
– Сами дал мне ее за несколько дней до того, как его убили. Ах ты, дырявая голова! Я забыл, что он просил вернуть ее, если что-то с ним случится. Но он называл другое имя, не Сунила. «Роби об этом позаботится» – вот что он сказал. Роби, который работает у Калеба Мистри.
– Друг Сунилы, – сказала я.
Гул подъехал на скейтборде к столу и сунул руку в один из ящиков.
Передо мной была обычная семейная фотография, одна из миллионов, которые заполняют миллионы семейных альбомов. Передержанная при съемке, обрезанная так, что ног фотографируемых не видно, зато над головами – громадный простор голубого неба. Маленькое потрепанное фото рано поседевшего молодого человека с чувственным лицом, миловидной женщины в дорогом сари и маленькой девочки, стоящей немного поодаль от обоих взрослых, держа за руку мужчину, не попавшего в кадр. Девочка, по-видимому, двигалась в момент съемки, так как лицо ее получилось размытым. Я довольно долго и внимательно разглядывала фотографию, прежде чем поняла, что на самом деле это не девочка, а мальчик, переодетый и загримированный под девочку.
Проспер, Майя и Сами, объединенные на фотопленке в странный, зловещий союз? Или попросту охваченный звездной манией ребенок – не то мальчик, не то девочка – в обществе двух знаменитостей. Фотография ничего не доказывала. Сами – если это на самом деле Сами – невозможно было точно идентифицировать, а безликая толпа за спинами знаменитостей свидетельствовала только о том, что снимок мог быть сделан где угодно. Никаких твердых корней, к которым можно было бы привязать семейное древо.
– Сами когда-нибудь говорил о том дне, когда погибла Майя, Гул? Мне почему-то кажется, что Сами мог знать, кто убил ее.
– Почему вы думаете, что Сами мог знать такие вещи? – удивленно спросил Гул.
– Потому что он был там, когда произошло убийство. Фотографии...
– Я тоже там был, мадам.
Я изо всех сил пыталась сохранять спокойствие.
– И что же ты видел, Гул?
– Процессию. А потом крик и мертвое женское тело. Мне даже пришлось отскочить в сторону.
– И из здания никто не выходил?
– Охранник вышел в самом начале, чтобы посмотреть процессию. А вскоре после того, как упала первая миссис Шарма, вышел мужчина.
– Вы бы его узнали, если бы увидели еще раз? Я знаю, это случилось много лет назад, но если вы пороетесь у себя в памяти, я думаю, она вас не подведет.
– Проблема не в памяти, мадам. На этом человеке была маска. Поэтому, как бы я ни старался, я все равно не вспомню его лица.
Вот так... Мне захотелось расплакаться.
* * *Мы уезжали из Джехангир-Бауг по той же дороге, по которой и приехали туда, вниз по холму, через вонь открытых канализационных стоков, смешивавшуюся с ароматами специй из кухонь, между столбов, поддерживающих гигантский рекламный плакат. На этот раз Томас сделал остановку, чтобы купить свежего мангового шербета у уличного торговца под изображением Ганеши.
Ганеша-Ганпати, устранитель препятствий. Услышав, как торговец стучит кусочками льда, приготовленными для шербета, я вдруг вспомнила свой отказ выпить с Рэмом манговое кулфи после нашего визита в морг.
– Вот мелочь, Томас, возьмите мне тоже.
Выпив шербет, мы направились к машине, и я подумала о том, сколько времени пройдет, прежде чем лед начнет действовать на мой кишечник. Мне требовалось что-то такое, что могло бы полностью очистить мой организм.
– Вы, наверное, уже поняли, в чем проблема, Томас? У меня нет ни одного надежного факта.
Он кивнул:
– Но факты подобны бабочкам, мадам. Их так трудно поймать, а будучи пойманными, нанизанными на иголку и закаталогизированными, они часто лишаются всей своей привлекательности.