Ласточки улетают осенью (СИ) - Елена Баукина

Эдвард заметил, как взоры всех волшебников наполнились подозрительным восхищением.

— Это Ласточка? Солнечное дитя? — спросила гроссмейстера Митра чародейка Ноя.

— Супруга действительно называет дочь Ласточкой, — Эдвард Кордейн не понимал и не желал понимать странного восторга чародеев.

— Да, это Ласточка, — сдержанно подтвердил Митр, рассмотрев девочку.

— Она чудо, чудо… — заулыбалась Ноя, не сдержав слёзы восхищения.

«В таком положении женщины весьма чувствительны, а иногда и странны!» — объяснял себе Эдвард, гадая, сколько месяцев чародейке осталось носить под сердцем дитя. И заметив, как ведьмак заботливо погладил живот Нои, решил, что вскоре станет дядей.

Сандрин с интересом рассматривала странных гостей, особенно Мишеля, мальчика полуэльфа, стоявшего рядом с её отцом.

— Поприветствуй гостей, Садрин, — мягко попросил Эдвард дочь.

Девочка сделала реверанс, оттопырив подол пышного голубого платьица. При этом показались умилительные кружева на панталончиках.

— Доброе утро, господа!

Чародеи все как один с большим удовольствием поклонились маленькой леди. На суровом лице гроссмейстера Митра мелькнула улыбка.

— Ну-ка, что это за козявка такая? — громко гаркнул заросший светлой щетиной ведьмак Габриэль. — Иди к дядюшке на руки!

— Не козявка, а Ласточка, — разозлилась неожиданно маленькая леди, сдвинув тёмные тоненькие брови.

Эдвард не успел и слова вставить, как дочь оказалась в грубых крепких объятьях ведьмака. Габриэль одарил малышку колючим поцелуем. Гордо заявил:

— Это моя племянница!

— Я не козявка — Ласточка! — повторила девочка и стукнула рукой дядю по колючей щеке, получив очередной поцелуй в мягкую ладошку.

Эдвард натянуто улыбался; Габриэль вызывал в нем раздражение.

— Лучше её не злить, дядюшка, — предупредил хозяин замка.

Граф поднял с каминной полки колокольчик и, вызвав служанку, приказал передать дочь в руки няни Мирабель.

Теперь все присутствующие снова предались тяжёлому ожиданию вестей от мэтра Бодана Змеелюба.

Полчаса ожидания казались молодому графу Кордейну целой вечностью. Разумом он понимал, что спасти Аделину уже невозможно, но крохотная надежда распаляла его чувства до предела.

— Как Аделина, мэтр? — спросил граф Эдвард у показавшегося в дверях лекаря и алхимика Бодана.

— Я бессилен, — ответил спокойным голосом алхимик, потупив взгляд. Эти слова прозвучали как приговор. Граф Эдвард упал на стул: ноги не держали его в этот горький момент.

— Слишком поздно. Мы торопились, чтобы спасти её, но получилось, что приехали проститься. Я искренне сочувствую вам, — Бодан Змеелюб сильно волновался.

— Мне не нужны ваши соболезнования! — взорвался неожиданно граф Эдвард, его лицо стало бледным. — Вот до чего доводит всё это волшебное мракобесие!

— Держите себя в руках, Эдвард, — вмешался гроссмейстер Митр, — Нам всем сейчас нелегко.

— Нелегко?! Скажите, уважаемый Митр, чем я заслужил такую кару?

— Вы не виноваты, граф. Так устроено богами, за новую жизнь волшебники часто платят своей собственной. Сила не даётся просто так. У Аделины трое детей, а кода на свет появляется хотя бы один волшебник, Вселенная взымает с нас немалую плату. Дитя забирает часть Силы от своих родителей, и в этот момент мы, волшебники, уязвимы как младенцы. А у чародеев немало врагов, жаждущих крови. Чтобы мир жил, кто-то должен умереть ради его спасения. Войны между людьми рано или поздно заканчиваются, войны между магами никогда…

Минута прошла в тяжёлом молчании.

— На Аделину наложили порчу, — объявил Бодан Змеелюб. — Порчу не самую сильную. Правда, рождение сына сделало вашу супругу сильно уязвимой.

— Ваши дети, милорд, волшебники и родились, чтобы бороться за этот мир, — добавил Митр. — Им нужен хороший наставник.

— Мне плевать на весь этот мир! Мои дети никогда не будут заниматься этим низким ремеслом! — заявил твёрдо граф, стукнув кулаком по столу.

Чародеи переглянулись и впали в печаль. Митр крепко сжал свой волшебный посох, на его широком лбу выступила пульсирующая синяя жилка. Бодан Змеелюб сохранял хладнокровие, как мог. Его юный ученик Мишель Горознай растерянно переминался с ноги на ногу. Чародейка Ноя совсем раскисла и залилась слезами.

— Мои дочери и сын не повторят судьбы Аделины!

— Это не вам решать, кузен! — вспыхнул Габриэль, порываясь всем телом в сторону графа. Ноя остановила его, схватив за плечо.

— Мои дети станут нормальными людьми. Сегодня вы мои гости. Надеюсь, завтра утром вы покинете мой дом навсегда…

После этих слов граф удалился в свой кабинет и приказал слугам принести ему много вина. Затворив двери изнутри, он просидел там целый день, не желая видеть более ни единого чародея.

Члены Братства Ловцов простились с Аделиной. Ноя долго не могла отойти от постели угасающей с каждым часом волшебницы. Обнимала и целовала её худые руки. Габриэль пустил скупую слезу. Митр, тяжело вздыхал и хватался за сердце. Бодан Змеелюб открыл свой лекарский сундучок и отдал служанкам некий порошок, наказал давать его Аделине вместе с водой. Мальчишка полуэльф старался успокоить Ною, крепко обнимая её. Возможно, таким образом он и сам искал успокоение.

Спустя несколько часов, когда Аделина вновь впала беспамятство, маги покинули замок Кордейн.

Спустя два дня после их отъезда Аделина умерла. Над замком, на её башне Грёз, подняли чёрный штандарт.

Пасс 4

С помощью специальных чернил алхимик Мишель Горознай нанёс пентаграммы на запястья своих рук. Из просторного ящика письменного стола он добыл небольшую каповую шкатулку и вытряхнул из неё серебряный медальон с изображением змеи, переплетающейся с лесным вьюном. Горознай потёр змейку на медальоне между пальцами и, почувствовав поалывание, надел знак на шею.

— Давненько я никого не вскрывал… Не разучился ли? — сказал сам себе алхимик.

На столе, освещаемые зелёным мерцанием алхимического фонаря, лежали давно приготовленные для работы инструменты и вещи: ножи разного размера из меди и серебра со множеством знаков на рукоятях, увеличительное стекло и плотные кожаные перчатки. На другом широком столе смердели распластанные останки демона. Огромные кожистые крылья твари были пронизаны кучей выступающих жилок. Пасть твари раскрылась сама собой, из неё вывалился длинный окровавленный язык. Зубы чем-то напоминали щучьи: клинообразные, загнутые внутрь пасти. Если кто попадётся на зубок демону, то вырваться сможет едва ли. Скудный шерстяной покров обуглился, мутные, бывшие чёрными радужки покрылись белёсой плёнкой. Даже в мёртвых, мутных глазах читалась дикая ярость. Казалось, что тварь вот-вот оживёт и кинется на мастера. От запаха гари, смешивающегося с запахом гнили, у мэтра свербило в горле.