Право быть - Вероника Иванова

Мантия тоже молчит. По крайней мере, мне это представляется именно так, хотя она сама в эти минуты может срывать голос отчаянным криком. Разбить возведенную серебряными иглами стену невозможно. Зверек оказался настоящим предателем, не остановился на одном злом деле, а уверенно закончил выбранный путь. Впрочем, разве он клялся мне в верности? Разве обещал служить? Я позволил незваному гостю войти под мой кров, но плох тот гость, что не мечтает стать хозяином, пусть и в чужом доме. Не надо было забывать поговорку, выкованную сотнями лет из мудрости многих народов…

Слышишь меня, предатель? Думаю, слышишь, но вот понимаешь ли мои слова, это вопрос. То, о чем говорила с тобой женщина, ты уж точно понимал. Но почему послушался? Что в ней так тебя пленило? Влюбился, что ли? Звучит глупо, хотя… Всякое бывает. Если даже я нашел свою любовь, то и ты мог. Жаль только, что так неуместно и жестоко.

И пожалуй, я чувствую твое нетерпение, твои шершавые бока, елозящие где-то в глубине моего тела. Хочешь поскорее вернуться к даме под вуалью? И я бы хотел. Намного приятнее смотреть на живую женщину, чем на мертвые пески. Но ты и в самом деле расшалился! Эй, угомонись хоть немного, мне и так неуютно жить с иглами в позвоночнике, а когда эти иглы еще и пускаются в пляс… Да что с тобой такое?

Шшшшш…

Звук пришел издалека, потому что еле-еле долетел до моих ушей и тут же бессильно осел на песок. Шшшшш…

Чуть ближе, чуть сильнее, но все равно недостаточно для того, чтобы разобрать, чьи уста шепчут, человеческие или… Чудовище изволит пожаловать на завтрак?

Шшшшш…

Шептали волны. Да, именно волны, хотя им неоткуда было взяться, ведь ни малейшего дуновения ветра по-прежнему не ощущалось. И все же они накатывали на берег. Медленно, плавно, задумчиво. Но разве может иначе двигаться патока, тягучая и непрозрачно-густая?

Шшшшш…

Шептал песок, бесстрастно принимающий торжественные поцелуи жидкого серебра.

Одна волна добралась до белоснежной кромки и словно впиталась в нее.

Вторая не заставила себя ждать, продвинувшись чуть дальше.

Третья отвоевала у суши еще пядь пространства.

В обычном мире приливы и отливы строго подчинены явлению луны на небосклон, но что могло здесь привести в движение тяжелые воды? Что…

Я поднял взгляд и зачарованно расширил глаза. Цельного белого покрывала над моей головой больше не было: прямо посреди него, ровнехонько над центром озера облака расходились в стороны, образовывая нечто, отдаленно походившее на глаз бури. Только похожее, потому что из рваных краев проема выглядывало не ясное синее небо, а та же чернота, что тревожно ворочалась внизу.

Зрелище доставляло маловато удовольствия, и все же отвернуться не получалось, потому что, несмотря на пробегаю-

щую по позвоночнику дрожь то ли страха, то ли нетерпения, глаза, вмиг расхотевшие подчиняться своему обладателю, продолжали напряженно вглядываться в темноту. Как будто там что-то можно рассмотреть!

Как будто…

Можно.

Ни единого лучика света не пробивалось сквозь облака, ни

единой звездной искорки не виднелось на черном бархате незнакомого неба, и все же я увидел ее. Ка-Йен, во всей красе. Должно быть, взгляд, отразившийся от неприступно гладких, а может быть, нежных, как девичьи щеки, боков, вернулся ко мне, и его сияния хватило, чтобы различить идеально ровную линию лунного тела. Тела, больше всего напоминающего зрачок.

Она тоже смотрела на меня. Не отрываясь. Смотрела с чем-то вроде интереса, словно мое появление помогло ненадолго развеять вечную скуку одиночества. А волны все набега-ли и набегали на песок.

…Шшшшш… тише, еще тише… вслушайся в тишину, усмири биение своего беспокойного сердца, пусть оно тоже немного помолчит, бедное, натруженное… пусть затаится, потому что только в полной тишине можно услышать себя…

Но зачем? Что может сказать мне тот, с кем я живу с самого рождения? Неужели между нами остались хоть какие-то секреты и откровения?

…А ты послушай… освободи свой слух от путаницы мыслей, заставляющих голову гудеть вечным неразборчивым эхом… глубоко-глубоко, на дне, которого можно достичь только в предрассветных снах, живет единственное желание, заслуживающее исполнения, но его голос так слаб… так тонок… так беспомощен…

И что это за желание?

…Шшшшш… слушай себя…

По позвоночнику прошла волна крупной дрожи. Серебря-

ный зверек тоже хочет что-то услышать? Или уже услышал? А вдруг, чем фрэлл не шутит, наши желания совпадают? Остаюсь только самое невыполнимое: понять, чего я хочу.

Зарыться ладонями в песок по самые запястья, а то и выше. Пробежаться по кромке черного стекла, похожего на воду, или воды, похожей на стекло. Опустить лицо близко-близко к зер-

кальной глади в надежде что-нибудь увидеть в ответ. Подойти… Но я не могу.

Возмущенный взгляд задерживается на стальных оковах.

Да как вы смеете меня не пускать?! Как вы можете препятствовать моим желаниям? Кто позволил вам посягнуть на… мою свободу?!

Свобода.

И это все, чего я по-настоящему хочу? Серебряный зверек тоже бьется во мне, словно в клетке. Хочет на волю? Так почему же не уйдет? Потому что вне драконьей крови потеряет больше.

Попав в мою плоть, серебро, всегда обладавшее разумом, заполучило в свое пользование еще и тело. Не самое удобное, не самое лучшее, но реальное, а не то, о каком можно бессмысленно грезить, пока времена неспешно бегут от своих истоков в устья Вечности. Оно ведь могло оставаться свободным, крупинками лежа в недрах гор или насыщая водяные струи, истинно свободным, не связанным обязанностями и обязательствами.

Могло. Но все же предпочло отказаться от многовекового одиночества, поступилось свободой, чтобы… Стать живым.

Камень тоже свободен. Но как мрамор невзрачен и скучен, пока его не коснется резец ваятеля! И каким счастливым внутренним светом наполняются скульптуры, выточенные из бесформенных глыб, чтобы стать частью жизнью многих поколений народов…

Любой, кто живет, свободен. От скуки Серых Пределов, от тлена вечного ожидания, от паутины видений, туманящих сознание. Да, жизнь состоит из границ. И самая первая граница - тело, с которым можно расстаться только во сне, но ведь каждый из нас, если задумается, признается себе, что, закрывая глаза на вечерней заре, боится не проснуться. Боится снова стать безгранично свободным.

Мы приходим в мир с памятью о бескрайней свободе и при этом всю жизнь стараемся бежать от нее, строим дома, дружбу, любовь, все что угодно, только бы можно было до чего-то дотронуться, что-то вдохнуть, что-то ощутить… Пока рядом нет никого и ничего, мы свободны, но зачем нужна свобода, если в