Все оттенки черного - Татьяна Степанова

— Ой, Кать, до чего мы с тобой дошли. Уже сказки друг другу пересказываем, — Нине печально усмехнулась. — Ты мне лучше скажи, философ… там ночью на горе было что-нибудь? Ну, что-нибудь кроме того, что ты рассказала Никите?

Катя помолчала.

— Там было темно, — сказала она наконец. — И они вели себя… Ну, одним словом, даже трудно представить, Нина, что эти люди могут вести себя вот так. Мне жутко было на них смотреть. Я испугалась.

— Чего?

— Не знаю. Темноты. Их лиц. Грохота, наверное, тоже. Там самолет пролетел.

— Самолет? — Нина удивленно приподняла брови. — Тут же нет аэродрома. Май-гора тихое место. Почему его так любят те, кто ищет тишины.

— Возможно, какой-то в тумане заблудился, — Катя слабо улыбнулась.

— И тумана не было ночью. Только небольшая облачность.

Они посмотрели друг на друга.

— Так о чем ты еще хотела спросить? — сказала Катя.

— Ладно, насчет шрама еще можно предположить то, что; ты говоришь. Ну а эти платки, узлы на них?

— Думаю, что все это тоже элементы ритуала. И тот ореховый прут, который отчего-то занимает меня больше всего остального. И зелье, которым поили Смирнова.

— Этилмеркурхлорид? Слабая доза?

Катя пожала плечами.

— Но послушай, какое все это отношение имеет к убийствам? Зачем, например, Хованской убивать Александру? — воскликнула Нина. — Ведь она ей нужна была, с ее связями. Она ей наверняка клиентуру подбирала среди того круга, куда Хованская никогда сама не проникла. Ведь это она ее Смирновым свела. Зачем травить курицу, несущую такие золотые яйца?

— В убийствах подозревается не одна Хованская, не забывай.

— Ты хочешь сказать, кто-то из них мог действовать по приказу?

— Я не знаю — что ты меня с пристрастием допрашиваешь? Ты сама говоришь — это какая-то фантасмагория. А она логике обычной неподвластна. А если все же есть во всем происшедшем какая-то логика, то напрашивается только с вывод.

— И какой же?

— Или мы все же имеем дело с хладнокровно задуманными убийствами на ритуальной почве, по сути своей носят жертвенный характер, или…

— Ну? — Нина насторожилась.

— Или под всем этим кроется что-то еще.

— Что? Ой, боже-боже, — Нина вздохнула. — У меня прямо мозги плавятся.

— Слушай, а вчера Кузнецов тебе ничего не говорил? — спросила Катя.

— О чем? О Хованской? Нет. Он только твердил, что сам, мол, во всем разберется, что все это меня касаться не должно. Как видишь, утром сегодня доразбирался до скандала. Еще спрашивал, скоро ли… Ну, в общем, когда я жду, — Нина положила руку на живот. — Он чудной… Я и обидеть его не хочу, и… Я сама толком еще не понимаю, как я к нему отношусь.

— А он не говорил тебе о…

— О чем?

Катя вспомнила трогательную сцену «оживления поцелуем», фактически спровоцированную «май-горской ведьмой». Странно, выходит, бес-то лукавый в лице дражайшей Юлии Павловны для Нины сделал только добро… Добро ли? «Это всегда палка о двух концах», — вспомнились Кате слова, брошенные Хованской Смирнову.

— Ну ладно, Кузнецову сейчас в опорном несладко приходится, — Катя тяжко вздохнула. — Но ты за него особо не волнуйся. Что-то еще хочешь спросить?

— Да! Слушай, а что Сорокин, по-твоему, делает для Юлии?

— Думаю, время от времени она просит его подобрать ей какие-нибудь теологические тексты, которыми потом пользуется в сеансах с клиентами. Возможно, платит ему за переводы, но вообще вряд ли. Думаю, интерес у Костьки во всем деле этом не деньги, а… А такие библейские экскурсы, видимо, на клиентуру сильное впечатление производят, повышают, так сказать, рейтинг Хованской. Надо же, какая эрудированная ведьма! — Катя недобро усмехнулась. — Кто сейчас с Ветхим Заветом-то знаком? Не говоря уж о Сократе Схоластике и Евсевии Иерониме.

— Ну хорошо, и последнее. Кать, а сама-то ты как думаешь: даст вам что-нибудь нынешний допрос Хованской? — Нина тревожно смотрела на подругу. — Может, я ошибаюсь, но у меня такое ощущение, что чем больше в этом деле фактов, намеков, догадок, подозрений, тем все дальше и дальше реальная возможность… узнать правду.

— Как показывает практика, допросы подозреваемых вообще мало что дают для установления истины по делу. Следователь и подозреваемый очень редко искренни друг с другом.

— Так зачем тогда тратить время на эти ваши допросы?

— Процессуальная формальность, — Катя хмыкнула. — Но иногда… Знаешь, Нина, иногда полезно спросить человека кое о чем прямо, отбросив и церемонии, и правила вежливости. Посмотреть на его реакцию.

— И что же ты спросишь у Хованской, отбросив правила вежливости? Не она ли прикончила всех этих несчастных?

— Не-а, — Катя покачала головой, — Это пусть Никита спрашивает. А мне хотелось бы узнать от нее другое: каково это в наше время считать себя истинной ведьмой? И одно ли это и то же: верить в собственную сверхъестественность и одновременно при помощи целого набора манипуляций заставлять верить в это других?

Глава 29

ФАТАЛИСТ

Допрос Олега Смирнова, хотя на него и возлагались огромные надежды, был кратким. Колосов четко помнил свое обещание, что основателю «Табакерки грез» будут задаваться лишь конкретные вопросы, какими бы нелепыми и странными они ни казались на первый взгляд. За Смирновым на дачу отрядили сыщиков из отдела по раскрытию убийств. И когда режиссера доставили в опорный пункт, в доме не допрошенными оставались лишь Хованская и мальчик. Такое «рассредоточение» фигурантов вполне устраивало стражей порядка, стремившихся свести до минимума контакты между подозреваемыми. Однако у Колосова сложилось впечатление, что после гибели вдовы обитатели май-горской дачи и сами не особенно стремились к тесному общению друг с другом.

Когда Смирнов переступил порог опорного пункта, вид его снова поразил Колосова. Если раньше режиссер выглядел не слишком-таки презентабельно, то теперь… теперь от прежнего Олега Смирнова, известного всей стране по фильмам и фотографиям в газетах, не осталось и следа. Перед ними был старик или неизлечимо больной.

«Дикий взгляд» — другими словами Колосов просто не в силах был передать выражение его глаз. Это был взгляд человека, который видит цунами или тайфун, вот-вот готовый обрушиться на его голову, а у него уже нет возможности спастись. И Колосову стало при взгляде на Смирнова очень не по себе.

— Садитесь, Олег Игоревич, пожалуйста, вот сюда. — Караулов, которому предстояло официально допрашивать Смирнова, поднялся ему навстречу. — Вам что, плохо? Снова приступ? Может, «Скорую»?

— Нет. Ничего не нужно. Извините. — Смирнов грузно опустился на стул.

«Старик, совершенная развалина, — подумал Колосов, и сердце его защемило. — Ведь держался-то прежде молодцом, и вот в несколько считанных дней одряхлел…»

— Олег Игоревич, мы пригласили вас в качестве свидетеля по уголовному делу, — Караулов пристально разглядывал Смирнова. — Вы, конечно, понимаете, насколько все это серьезно. Вольно или невольно, но вы оказались причастны к делу о трех убийствах.

— Я… я никогда не предполагал, что такое может случиться. Не верил… Саша умерла… — Смирнов словно произносил заученный текст старой, набившей оскомину трагедии. — Я просто не верил, что такое возможно…

И тут Колосову бросилась в глаза одна деталь. Он замечал ее и прежде, в беседах с другими обитателями май-горской дачи. Но поначалу не придавал значения этим странным ПАУЗАМ В ВОСКЛИЦАНИЯХ. Точно это пробелы каких-то привычных слов, произнести которые язык не поворачивался. Слов, касающихся…

Ни Смирнов, ни Сорокин, ни покойная Александра Модестовна, ни Ищенков, как припоминал Никита, никогда не употребляли восклицаний с обращением к Богу — самых обычных, из тех, что у всех на устах: «господи», «боже мой».

— Олег Игоревич, вы позвонили в милицию и сообщили об убийстве. Почему вы в тот момент были уже уверены, что Александру Чебукиани убили, а не что с ней приключился сердечный приступ? — спросил Колосов.

— Саша была мертва, когда я подбежал… Я подумал… Вы же говорили, что после смерти этой несчастной девочки тут была еще одна смерть, умышленное убийство. И я подумал… это снова произошло. — Вы кого-нибудь подозреваете?

Смирнов вытащил из кармана платок. На этот раз самый обычный — клетчатый, носовой; промокнул вспотевший то ли от нестерпимой духоты, то ли от волнения лоб.

— Я никого не подозреваю, — сказал он.

— Олег Игоревич, будьте добры, вашу руку. Левую, — попросил Колосов. — Где вы так поранились? Давно?

— Во время репетиции. В театре. — Смирнов опустил руку. Она повисла плетью.

— Зря вы нас обманываете. Нам многое известно. Учтите, — подал голос Караулов.

— Что вам известно? — глухо спросил Смирнов.

— О ваших отношениях с Хованской. О Школе так называемой холистической психологии. Об этой чертовой черной мессе на горе!