Собрание сочинений в шести томах т.2 - Юз Алешковский

Надо что-то делать… надо что-то делать… надо что-то делать…

Л.З. подошел к носкам, развешанным на струнах шотландской арфы. Нагибаться у него не было сил, а главное, охоты. Он вспомнил внезапно учение утописта Фурье, которое советовал ему когда-то одолеть интеллигентный Луначарский.

То есть вспомнил он не все учение, а ту его смехотворную часть, где высказывалась господином Фурье надежда на развитие в новом обществе всех членов человека на неслыханных и невиданных ранее условиях. В тексте даже приведена была нотная грамота для упражнений в фаланстерах правой и левой наших ног на фортепиано…

Л.З. потянулся правой ногой за выстиранным и высохшим носком. Зажал его двумя пальцами. Поднял ногу и поднес к руке. Рука натянула носок на необычно холодноватую ступню… Так…

Затем левая нога потянулась за левым носком, и Л.З. не мог не подумать с огромным разочарованием о том, что замечательные все же идеи были у человечества, замечательные были учителя вроде Ленина, но все их учения оказываются скомпрометированными разными выдающимися проходимцами и подлецами типа рябой хари… Ведь если б не он, то Эмиль Гилельс барабанил бы сейчас на всех международных конкурсах и руками и ногами, а тротуары в Москве устроены были бы таким образом, чтобы советские люди не просто двигались по своим личным и общественным делам неизвестно куда, а нажимали на дорожные клавиши пальцами ног, и над столицею мирового социализма висела бы атмосфера неслыханной прежде симфонии.

Так подумав, Л.З. промахнулся – большим пальцем левой ноги не поддел носок, но задел корявым, желтым, словно прокуренным ногтем струну арфы.

Струна ответила звуком. Звук долго стоял в огромной комнате. Он явно не хотел умирать и явно рассчитывал, умирая, вызвать к жизни иные глубоко родственные звуки, как это бывало-есть-и-будет при вдохновенном совместном желании человека и вещества постигнуть и вновь породить тайну звучания…

Звук успел проговориться, и Л.З., хоть и туг был на ухо, уловил прямую связь между жуткими ночными стонами системы отопления и этим самым звуком. Он еще раз ко-рябнул, подцепил ногтем струну. Сначала одну, затем другую, повыше… Провел ногтищем по всем сразу… Покоря-бал самую тоненькую…

Бедной арфе, конечно, было не до гармонии, не до хорошего было ей, как говорят люди на нарах каторги… Ей бы тогда птюху черного, птюху черствого, да жареного японца в очках…

Вот она и зазвучала в охотку, словно стая птиц, разбуженных внезапно ветрами рассвета, словно лес деревьев или поток весенних вод, и это был живой шум жизни…

Л.З. то всей ступней смазывал струны, то пинал их с остервенением, то садистически щипал ногтем одну лишь струну, пока замолкали постепенно остальные, и снова проводил ножной пятернею по всем сразу сверху вниз и снизу вверх, ожесточаясь, как во время страшных разносов от безудержного желания не столько заставить говорить терзаемого подчиненного, сколько замолчать… замолчать… замолчать…

А птицы, воды и ветви звуков вырывались из-под конечностей советского хамла на свободу, подпитывая арфу чистым временем, всегда готовым к счастливой встрече со случаем и игрою… Именно эта готовность больше всего бесила Л.З., ибо предчувствовал он смерть свою в образе окончательного бесплодия, уныния и заблуждения…

Л.З., безусловно, сорвал бы к чертовой матери струны, если бы не были сотворены они из жил самого Времени и если бы не зазвонил телефон.

Подошел он к трубке не сразу… Надо было прибить ногами и руками звуки. Надо было установить мертвую тишину. Он и установил, накинув на арфу грязное махровое полотенце. Воздушная среда в квартире не сразу успокоилась от так называемых звуковых колебаний, что могло бы намекнуть человеку одухотворенному на существование в нашем таинственном мире не только привычных явлений различного рода, но и душ этих самых явлений…

Звонили из Кремлевки, из патрицианской больнички закрытого типа.

– Слушаю.

– Доброе утро, Лев Захарович. Это Верлена. Ваши анализы готовы. Они гораздо лучше последних.

– Здравствуйте. Какие именно анализы вы имеете в виду? Крови или мочи?

– И крови, и мочи, и кала, Лев Захарович. Вам завезут их перед визитом профессора.

– Хорошо. До свидания…

Бросив трубку, Л.З. с поистине младенческим изумлением открыл старческий рот.

В расшифрованном виде сообщение медсотрудницы Кремлевки Верлены выглядело примерно так:

СОСТОЯНИЕ ХОЗЯИНА КАТАСТРОФИЧНО. КОНЦА МОЖНО ОЖИДАТЬ ЕЖЕЧАСНО…

Маразматическую тоску как ветром сдуло из всего существа Л.З. В подштанниках и в одном носке он просто-таки вбежал в кабинет. Подошел к рисованному Налбандяном портрету Сталина, забрался в кресло и поднес с веселейшим, с мстительным сладострастием крепкий кукиш к величественной сопатке вождя.

Сожрал, сволочь?… Ты подыхаешь, и ты подохнешь, рябая харя… На – выкуси, усатая мандавошка… Чтоб кровь у тебя свернулась в сердечно-сосудистой системе… чтоб разорвала твой мочевой пузырь гениальная моча… чтоб всемирно-исторический твой кал запекся безвыходно в кишеч-но-желудочном тракте всех времен и народов… чтоб ты сдох, потому что ты – поганый Хозяин, сволочь…

Л.З. не сказал всего этого, опасаясь подслушивания, но про себя наговорил глумливых оскорблений в адрес вождя еще почище прежних, пока бодро одевался и прислушивался к пробудившемуся внезапно аппетиту…

И не только к аппетиту… Чудесное зашифрованное известие впервые за много месяцев расшевелило в шестидесятитрехлетнем дряхлом теле сладчайшую похоть…

Звонок Верлены означал, кроме всего прочего, что она завалится вскоре с пробирками, отсосками крови и баночками для мочи и кала, завалится вместе с Верстой как бы для взятия очередных анализов, но сначала, подумал Л.З., мы вам покажем, Верочки, что нас рановато списывать в нестоячие товарищи… рановато…

Он пошловато фальшивя, промурлыкал куплет из «Личного танго», сочиненного по особому социальному заказу министра Госконтроля СССР модной продажной сволочью – Долматовским:

Я вас обрызгаю любви шампанским, Стяну лосины и сорву жабо, И прошепчу призывно по-испански: «Малютка, сделай зубками бо-бо».

Л.З. воспрянул вдруг духом и телом, как профессиональный игрок, которому после частых и отвратительных попаданий в так называемую урками «замазку» повезло вдруг необычайно и необъяснимо, повезло поистине чудесно.

Вот что значит вовремя поставить своих людей на ничтожные вроде бы, а от того и не торчащие в поле зрения места!… Ты, крыса Лаврентий, думал, что главное – подмять под себя органы?… Ан нет!… Ты, жабья рожа Маленков, полагал, что схваченный за горлянку партаппарат – это все?… Хуюшки… Об остальных я и думать не хочу… Ничтожества… Дерьмо индустриально-колхозное… метрополитен хренов… мясники эмвэдэшные и прочие… юдофобы… Вы считали меня вместе с Госконтролем игрушкой и жидовским лизоблюдом… Вы специально, как я теперь понимаю, назначили меня на этот пост, чтобы возбудить в миллионах государственных ворюг, в хапугах цекистских, обкомовских, совминовских и райкомовских ненависть к жиду Мехлису… Если бы не он, вы бы без риска, вы бы без страха продолжали разбазаривать народные и государственные денежки, вы доводили бы злоупотребления служебными положениями до умопомрачительных, неслыханных в истории размеров, вы завалили бы своих дядей и жен мехами, бриллиантами, сервизами, картинами, дачами и поместьями, паразиты, вы свели бы на нет то, что после октябрьского переворота, все же еще считается законностью, совестью и уважением к порядку… Госконтроль вам мешает… И командует им пархатый Мехлис… А я всех вас проведу, подлецы, за нос… Я и Ленина за сифилисный шнобель проведу… Он думал, что главное – взять почту, телеграф, телефон и так далее, но главное-то, оказывается, дорогие товарищи ленинцы-сталинцы, взять под неусыпное наблюдение лабораторию Кремлевки, взять под полный контроль вашу сволочную кровь, вашу паскудную мочу, ваш зловредный кал, товарищи, и вашу тошнотворную мокроту… Вы живете себе горделиво и, даже похварывая, не думаете о летальном исходе или же отдаляете мысль о нем на несколько пятилеток, а мне-то уже донесли, что в крови у вас, в моче и в дерьме появились смертины… Да, да, да. Смертины. Малюсенькие такие смертиночки, открытие которых ваш покорный слуга сразу же взял под свой полный контроль… Но вот вспомнили бы вы, товарищ Жданов, и многие другие товарищи, память о которых вечно жива в сердцах всего советского народа и прогрессивного человечества, что поглядывал я на вас втихомолочку и не угодливенько, а как посвященный в последние страницы ваших похабных судеб палач, поглядывал, как хитроумный доктор, и ключи от здоровья вашего и жизни держал я в своих руках… держал и поигрывал. И плевать на вас, дорогие товарищи. Вы – мразь и мелочь пузатая по сравнению с тем, кого я приберу к ногтю… Сколько бы дал он сейчас за докладную записочку о смертинках в гениальной крови, в корифейской моче и в генералисси-мусовом кале…