Зумана - Е. Кочешкова

И пускай!

Отгоняя прочь все печальные мысли, Шут ласково накрыл ее ладонь второй рукой и поднес к губам — шершавую от ветра, лишенную золотых перстней и кружевных манжет — но такую драгоценную… Приник к тонкой нежной коже так, словно тепло ее было единственным в мире спасительным источником.

"Моя королева…"

Один поцелуй — в самую середину, туда, где сходятся все линии.

И другой — у тонкого запястья…

И на каждый кончик дрожащих пальцев…

Он не мог остановиться.

Он знал — еще миг и жар, который безумно вспыхнул внутри, вырвется наружу. Еще миг — и все зайдет слишком далеко…

— Пат… — она смотрела на него так… так, что у Шута мутилось в голове. — Патрик… — в этих глазах не было гнева, не было изумления или насмешки. Только ясный звездный свет… трогательная детская беззащитность… Только испуг и… и…

Нет!

"Нет! — сердце сбилось с ритма и замерло. — Это невозможно… Я ведь шут… я просто безродный паяц… а она королева… — мысли были подобны ударам штормовой волны, они накатывали одна за другой и разбивались вдребезги. — Слепец! О боги, я просто слепец… А еще называл себя видящим… Какой же бестолочью надо быть, чтобы обманываться так виртуозно! Чтобы столько лет лгать себе, будто ничего не испытывал, а потом не разглядеть этой жажды и в ее глазах… — он чувствовал как подрагивают тонкие пальчики в его ладони. — Моя Элея… моя светлая королева… Боги, неужели ты в самом деле могла обратить свой взор на такого как я?.." — а в памяти один за другим вспыхивали прежние разговоры, встречи, взгляды. И Шут уже знал точно — могла. Могла… потому и бросила все, отреклась от трона, выбрала долгий путь через все Дикие степи… А он-то, дурак, ничего не понимал!

Она любила, любила его, беспомощного чудака, нищего и бездомного.

"Боги, что же я творю?!"

Нет…

Глупо давать себе надежду, которая едва ли воплотится хоть когда-нибудь. Ведь как бы ни было глубоко чувство Элеи, оно ничего не меняло…

Шут просто не имел права на ее любовь.

Кто она — и кто он…

"Нет… — сказал он себе, давя подступившие к глазам слезы. — Нет! Ничего не было… Не было…"

Шут до крови закусил губу и выпустил ее ладонь из своей.

Морозная тишина звенела в ушах громче любых колоколов. Он не знал, просто не знал, что теперь делать и говорить. После такого… Еще хуже, чем тогда, на троне Руальда…

"Только не бросай меня!.. Не оттолкни меня, моя королева…" — Шут смотрел на нее с мольбой, всем сердцем жаждал лишь одного — прощения…

— Идем, Патрик… — Элея со вздохом взяла его под локоть и направила к фургону. — Все беспокоятся о тебе.

3

Проснулся Шут поздно. Солнце вовсю светило сквозь затянутое промасленной кожей оконце, повозка весело подпрыгивала на дорожных ухабах, а ее обитатели и гости были увлечены общением друг с другом. Из одного угла доносились приглушенные голоса женщин, Элея и жена Марка обсуждали какие-то темы, которые могут быть понятны только им. С другой стороны слышалась веселая возня мальчишек. Приоткрыв глаза, Шут увидел, что оба брата пытаются сделать то, в чем не преуспел он сам — поставить Хиргу вверх ногами. Кайзы не было видно, он наверняка сидел рядом с хозяином фургона и с интересом слушал какую-нибудь байку, каких артисты знают без счету. Шут уже давно понял, что шаман только притворяется равнодушным, а на самом деле такой же любознательный, как и все.

"Господи… — подумал он, возвращаясь мыслями ко вчерашнему вечеру. — Как же нам теперь жить? Моя королева… Ты здесь, рядом со мной… И так бесконечно далека… — он вспомнил, как неистово рвалось наружу это пламя, и чего ему стоило не выпустить его. — Ах, я дурак, дурак… Надо было все-таки поцеловать тебя вчера. Уж и не знаю почему, да только кажется мне, ты простила бы своему шуту эту дерзость…"

Он не знал, выпадет ли еще хоть когда-нибудь такая возможность — сорвать поцелуй с губ любимой. Марк обещал довезти их до крупного городишки с хмурым названием Воронов Камень. Там Шут намеревался отыскать для Элеи карету понадежней и отправить ее на пару с Хиргой в Золотую. А сам он имел планы украсть хорошего коня и вместе с Кайзой рвануть прямиком на север — к Герне. Шаман так ни в какую и не соглашался возвратиться в Дерги, и Шут не мог сказать, будто его это огорчило. Степной колдун, в отличие от Элеи, не был ни слабым, ни беззащитным. Если уж на то пошло, Шут знал — этот человек себя в обиду не даст, да еще своего непутевого ученика прикроет от опасности.

Элея делала вид, что разговоры о скором расставании ее не касаются…

Все последующие дни они старательно избегали даже глядеть в сторону друг друга.

Когда наконец въехали на грязные улочки Воронова Камня, когда с большой теплотой простились с артистами и заселились в маленькую, но чистую гостиницу, Кайза вдруг сказал, что пора им поговорить, и отвел Шута в сторонку от комнаты, где они успели оставить свои вещи. Колдун вперил в него свой острый взгляд и сказал такое, чего Шут услышать вовсе не ожидал:

— Зумана, я понимаю, ты привык дурня изображать. Привык оставлять все важные решения кому другому. Но то, что ты делаешь — это хуже, чем слабость. Хуже, чем глупость, — черные глаза шамана были подобны двум лезвиям, которые пронзали насквозь. — Если не одумаешься сейчас, не спрашивай меня потом, почему ваши боги от тебя отвернулись!

— Кайза, о чем ты?! — Шут изумился до глубины души. И забыл как дышать, потому что все понял сразу…

— О ней! — шаман вдруг тряхнул его со всей силы, ухватив за плечи, и выругался на своем родном языке. — Ты безумный, шакалом укушенный баран! Ты ведь все видишь! Ты все понял давно! Так чего же мучаешь ее?! Чего ждешь, тупая лягушка? Что она сделает этот шаг первой?!

Шут замер, распахнув глаза. И когда Кайза отпустил его, пошатнулся и, тяжело выдохнув, приник к стене, которая так удачно оказалась рядом.

— Она же королева, Кайза… — пробормотал он, вскидывая на шамана полные отчаяния глаза.

— А ты ойроэн! — шаман сердито ударил кулаком в стену. — Ты предназначенный! Какая тебе разница кто ее отец и кто твой! Знай, братец мой, у тебя больше нет времени играть в эти игры! Отпустишь ее — погубишь вас обоих! Я все сказал! — он резко отвернулся и вышел вон, оставив Шута судорожно хватать воздух и медленно сползать по дверному косяку на пол. Благо в пустом коридоре никого не было, и никто не видел, как новый постоялец сидит в углу, скорчившись и закрыв лицо дрожащими ладонями. Впрочем, одну служанку все-таки принесла нелегкая, но к этому моменту Шут уже взял себя в руки, поднялся и медленно, как пьяный, брел к своей комнате.