Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945 - Вильгельм Хёттль

Я пишу о прошлом лиц, входивших в мое непосредственное окружение. Хочу сказать несколько слов о Боттаи, бравом солдате и самоуверенном писателе. Дело всей его жизни осталось незавершенным. Как политик, он был неугомонным человеком и в то же время предприимчивым. Были разговоры, что он являлся представителем полупривилегированного класса. Лицо его напоминало маску, взгляд часто был бегающим, и одевался он не столь безукоризненно как мог бы. Наживал ли он состояние? Говорилось, что да. Большой популярностью он не пользовался. На последнем слете старых фашистов в Риме 21 августа слышно его не было. Когда он ушел из министерства, то хлопнул за собой дверью. Через месяц он пришел ко мне и сказал:

– Я не могу более вести праздную жизнь, в связи с чем имею некое предложение. Не могли ли бы вы поручить мне работу Бевионе в национальном институте безопасности или заменить Джиордани на его посту, или, наконец, назначить меня послом?

– Неладно будет, если вы вытесните Бевионе, занимающего по праву свой пост с 15 июня. Люди будут говорить, что вы устроились на удобном и теплом местечке с окладом двести тысяч лир в год. Как бывший министр гильдий и корпораций, вы больше подошли бы вместо Джиордани, но он не выражал желания об уходе. Тем более, что в дело там вложены многие миллиарды. Попробую найти для вас что-нибудь по дипломатической линии – может быть, должность посла в Берлине, где Алфиери, кажется, пресытился своей деятельностью, – ответил я.

Он согласился с этим, но через несколько минут возвратился с новым предложением. Поскольку законодательная сессия подходит к концу, не мог ли бы он быть назначен президентом нижней палаты парламента? Я сказал, что такое решение его вопроса будет, пожалуй, наиболее приемлемым, если только Гранди согласится с этим. Через некоторое время Боттаи опять пришел ко мне, на этот раз с письмом от Гранди, в котором тот выражал свое удовлетворение выбором Боттаи в качестве его преемника. Конец истории хорошо известен.

За всю мою жизнь у меня не было «друзей», и я часто спрашивал себя, является ли это преимуществом или помехой? Теперь же я пришел к выводу, что это даже хорошо, так как никто не должен страдать вместе со мною.

Неизвестно, находится ли мемориал, установленный в память Бруно, на своем месте в военном музее в Милане и пользуется ли он по-прежнему вниманием?

В воскресенье 25 июля Бастиани позвонил мне и сказал, что Геринг намеревается прибыть в Италию в связи с моим шестидесятилетним юбилеем. Я ответил, что буду рад его видеть. 30-го Геринг прислал телеграмму, которую некий майор карабинеров доставил мне на Понцу. Привожу ее текст:

«Дуче! Поскольку обстоятельства не позволили мне исполнить мое первоначальное намерение передать вам лично наилучшие пожелания, посылаю свои поздравления с днем рождения одновременно с выражением самого глубокого уважения. Воодушевленный чувством чистосердечной дружбы и абсолютной лояльности, хочу выразить вам свою благодарность за то гостеприимство, которое вы в прошлом столь часто оказывали мне, и за доказательство вашей непоколебимой дружбы. Моя жена и я посылаем вам пожелания крепкого здоровья в будущем. Пусть же сила и личность вашего высокопревосходительства продолжают и далее работать на благо тех европейцев, которые находятся на передней линии борьбы, несмотря на тяжелые испытания и неблагоприятное стечение обстоятельств в настоящее время. В качестве выражения своего искреннего уважения посылаю вам бюст Фридриха Великого. С чувством крепкого товарищества и непоколебимой лояльности в своем сердце остаюсь глубоко преданным вашему высокопревосходительству – Геринг, рейхсмаршал великогерманского рейха».

Эта телеграмма убедила меня окончательно, что Геринг является настоящим другом Италии. Мне была предоставлена возможность дать ответ, но я ею не воспользовался, так как не хотел отвечать словами, которые неминуемо прозвучали бы банально.

Альбини – ошибка и разочарование. Пропитанный чувством ненависти в душе и теле! Знал обо всем, но не сказал мне ни слова.

Разве таким должно быть мое легальное положение? Бывший глава правительства, находящийся под защитой от гнева народа…

18 августа (1937-го или же 1938 года?) полет из Рима в Пантеллерию и обратно.

Трудно оценить истинный размер морального урона, который нанесли события 25 июля фашистским молодежным организациям. Они должны были сказаться болезненно на студентах фарнезинской академии, женщинах в Орвието, слушателях военных академий видов вооруженных сил в Бриндизи, Венеции, Форли и Больцано, которые отличались отличной организацией, дисциплиной и успехами. Эти молодежные организации пользовались восхищением во всем мире, добиваясь исключительно высоких спортивных результатов и показав массовый героизм молодежной фашистской дивизии в боях от Бир-эль-Гоби до Маретты. Эта благородная молодежь заслуживает лучшего к себе отношения. Куда она пойдет завтра, перенеся такой тяжелый удар? Присоединится ли она к экстремальным взглядам левых или же разочаруется во всем, не веря более ни во что?

Некий старший сержант Даини только что возвратился с материка, и я побеседовал с ним. Это – честный и открытый человек, интеллектуальные недостатки которого придают определенный вес его размышлениям. Усиление революционных сил, как рассказал он, стало очевидным. Люди полностью обескуражены и желают только одного – скорейшего окончания войны, чего бы это ни стоило. Села Латуима забиты беженцами из Рима.

Из прислуживавших мне людей никогда не забуду двоих – Рудольфи и Наварро. Первый ездил со мной бок о бок в течение почти двадцати лет. Он был моим инструктором в верховой езде и фехтовании, оставаясь всегда добросовестным и честным человеком, ни на что не рассчитывая, на которого можно было всецело положиться. Попадет ли он в немилость? – думалось мне. Наварро же был главным моим служителем тоже все прошедшие двадцать лет. Он был хорошо образован, внимателен, умел держать язык за зубами и не думал о себе.

Хочу помянуть добрым словом и своего шофера Боратто, который дважды рисковал собственной жизнью, предотвращая террористические акты, направленные против меня. За исключением одного раза, когда он переехал собаку в Монте-Фрезионе, у него не было никаких дорожных происшествий, хотя он и ездил очень быстро.

Вспомнив о людях, почему бы не вспомнить и о животных? Они тоже занимали определенное место в моей жизни. Моих лошадей звали Русович, Зибуроф, Нед, Тина, Эрон (подарок Долльфуса). Любимыми собаками были Карлот (маленький страшненький зверек, но очень интеллигентный) и Бар (собака Бруно). Целыми днями он, не находя себе места, носился по комнате, в которой находились вещи Бруно. Вот что значит преданность животного!