Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945 - Вильгельм Хёттль

Я дал ему свое обещание. Он придет ко мне еще раз в четверг пополудни. Уходя, он сказал:

– Многие, кому вы сделали добро, забыли вас. Но есть и такие, кто чувствует по отношению к вам то уважение, которое мы испытываем к павшим в бою с оттенком сожаления.

Лейтенант Файола сказал мне, что X. (какая-то английская фамилия) рассказывал в Риме, будто бы Иден заявил в своем выступлении в палате общин: Ливия не будет более возвращена Италии. Британское радио обвинило Бадолио, что он «идет по стопам Муссолини», а затем передало сообщение о взятии Мессины. С такими печальными новостями и закончилось 17 августа.

Месяц тому назад я видел в последний раз в Риччионе Романо, Анну, Гуидо и Адриа. Я пришел домой в 19 часов вечера, и мы все вместе слушали выступление Скорцы по радио. В целом речь его была хорошей, но произносилась слишком монотонно и окончилась на трагической ноте.

На следующих страницах я хочу остановиться на поведении Дино Гранди, графа Мордано, в период с начала 1943 года и до июля. Думаю, что это будет небезынтересно. Вплоть до февраля его позиция была абсолютно ясной, но после министерского кризиса стала в определенной степени двусмысленной. В одних кругах его считали последователем общего курса, в других же – англофилом. Последнее, однако, неверно. В то время Гранди часто отсутствовал в Риме, проводя много времени в Болонье, где купил газету «Ресто дель Карлино». К тому же он являлся владельцем предприятия, стоившего многие миллионы. В начале марта он попросил разрешения встретиться со мной. А на встрече изложил просьбу выдвинуть его кандидатом на пост президента сената. В качестве обоснования своей просьбы он подчеркнул, что был долгие годы послом в Великобритании и президентом парламента. Я пообещал переговорить о нем с королем, что и сделал во время аудиенции, которую тот давал мне по понедельникам и четвергам. Король сказал, что в расчет можно принять лишь второе обоснование, а о своем решении он объявит 25 марта. Все так и произошло. Газетные публикации вышли без комментариев. В начале апреля я увидел Гранди снова. Он с большим чувством поблагодарил меня за сделанное:

– До встречи с вами я был репортером газеты «Карлино» и простым журналистом. И это вы создали меня как личность. За все, что я получил в этой жизни, я благодарен только вам. Моя преданность вам безгранична, так как – разрешите мне сказать это – я вас люблю.

Был ли он искренен? Тогда я думал, что да. Затем он возвратился в Болонью. В следующий раз я встретил его 5 мая во дворце «Венеция» после выступления Скорцы в Адриано. Лицо его сияло.

– Дуче! – воскликнул он. – Речь была просто великолепной! Мы снова нашли друг друга! Мы возвратились в прежнюю атмосферу. Найден правильный путь…

И далее в том же духе.

Он опять возвратился в Болонью. А в конце июля он присутствовал на мемориальном мероприятии, которое проводил Скорца в память о Бальбо. После этого Скорца доложил мне, что Гранди не пожелал выступить на церемонии, весь день вел себя сдержанно и держался в сторонке. (Во время своего пребывания в Лондоне Гранди злословил в адрес Бальбо, высмеивая его личное мужество.)

Возвратимся, однако, к июлю. В течение недели с 11 по 18-е Скорца выделил двенадцать наиболее выдающихся личностей из состава правительства и руководства партии, которые должны были выступить с докладами в крупнейших городах страны. Наряду с другими он выбрал и Гранди, который тут же дал телеграмму в секретариат партии с просьбой освободить его от этого задания. Скорца повторил свое требование через местного губернатора, но тот сообщил, что Гранди отказывается даже разговаривать с ним. Скорца намеревался прибегнуть к дисциплинарной акции против него, но я посоветовал не «поднимать дела Гранди» при данном положении дел. Когда Гранди написал Скорце в одном из своих писем о необходимости создания «священного союза», я вызвал его к себе и спросил, какой же «священный союз» он имеет в виду и не думает ли о возрождении старых партий с их лидерами, которые я запретил? Он ответил, что имел в виду союз всех итальянцев, которые смогут определить отношение к войне.

– Настало время, – сказал он, – чтобы люди перестали называть ведущуюся войну «войной Муссолини». Ведь война эта – каждого из нас. Пришло также время, чтобы корона вышла из темноты на свет и четко определила свое отношение к происходящему. На территорию страны совершено вторжение неприятеля, а корона молчит. Король уклоняется от своих обязанностей. Он должен всенародно признать, что война прежде всего – война короля Виктора-Эммануила III. Народ желает видеть, что корона, наконец, прекращает свое слишком осторожное поведение и придает войне истинно национальный характер.

Я возразил, что в любой войне образуются две партии: одна – желающая войну и вторая – выступающая против нее. Война 1915–1918 годов получила название интервенционистской, нынешнюю называют фашистской войной. «Священный союз» этих оппозиционных партий невозможен. Это доказано неудачными попытками к его созданию во Франции. В какой-то момент казалось, что Клеменсо удалось-таки создать «священный союз». Однако переговоры шли на высоких нотах и с постоянными колебаниями, так что у меня сложилось впечатление, что он на самом деле находился в другом лагере, то есть практически на другой стороне баррикад.

Скорца выступал вечером 18 июля. На следующее утро Гранди телеграфировал ему из Болоньи: «Ваша речь была просто чудесной. Так могла выступить только великая личность из Ризоргименто…»

И далее в том же духе.

В последующей беседе в начале недели, длившейся с 18 по 25 июля, Гранди, однако, сказал мне, что «даже Скорца разочаровал его, и у него сложилось невысокое мнение о нем». В четверг и пятницу он заходил ко мне и умолял не созывать большой совет. У меня же «план» его проведения был отработан во всех деталях. Тогда Гранди сказал, что путем постановки дополнительного последнего вопроса повестки дня он надеется принудить короля к решительным действиям. Корона должна будет либо согласиться с решением совета и взять на себя ответственность за ведение войны, либо отказаться и тем самым продемонстрировать свою слабость.

В создавшейся дилемме король выбрал первый вариант со всеми вытекавшими из этого последствиями, но комментировать это его решение я здесь не буду. На заседании большого совета Гранди заявил, что это решение можно сохранить в тайне, но на следующее утро весь Рим знал об этом. Каждый чувствовал, что надвигается нечто, что должно иметь большое значение.

Я пишу о прошлом лиц, входивших в мое непосредственное окружение. Хочу сказать несколько слов о Боттаи, бравом солдате и самоуверенном писателе. Дело всей его жизни осталось незавершенным. Как политик, он был неугомонным человеком и в то же время предприимчивым. Были разговоры, что он являлся представителем полупривилегированного класса. Лицо его напоминало маску, взгляд часто был бегающим, и одевался он не столь безукоризненно как мог бы. Наживал ли он состояние? Говорилось, что да. Большой популярностью он не пользовался. На последнем слете старых фашистов в Риме 21 августа слышно его не было. Когда он ушел из министерства, то хлопнул за собой дверью. Через месяц он пришел ко мне и сказал: