Клинок Тишалла - Мэтью Стовер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но теперь – знал он откуда-то – перед ним открывался новый мир: мир мечты, где еще могут осуществиться все его надежды и все детские желания.
Вспомнилось, как он вылез из постели, сбросив на пол простыни, с омерзением натянул несвежую рубашку и брюки. Без душа пришлось обойтись: пресная вода стоила три марки за десять минут, так что мыться приходилось дважды в неделю. Соленая вода была дешевле, но ее качали, не очищая, прямиком из залива, и после нее Коллберг вонял и чесался еще сильней, чем если бы не мылся вовсе. Избавился от щетины на щеках с помощью крема-депилятора и только тогда сообразил, что проспал на полчаса. Пришлось бежать на работу без завтрака, зато он успел прыгнуть на место и заявить о приходе на работу за минуту до начала, так что холодный взгляд мастеровой суки смог встретить слегка самодовольной улыбкой.
– Артур… – сурово начала она.
Коллберг сгорбился над клавиатурой, набрав в грудь воздуха, собираясь машинально поправить ее, но вовремя заметил, как она подняла бровь, как поджала уголок рта – она ждала, она надеялась, что он напомнит, что его имя Артуро, только ради того, чтобы снова назвать его Артуром – еще одно свидетельство того, как легко она может разрушить то немногое, что сохранилось от его достоинства. Но он отказался доставить ей такое удовольствие. Коллберг прикрыл на миг глаза, собираясь с мыслями, и вежливо отозвался:
– Да, ремесленник?
– Артур, – тяжело повторила она, – мне точно известно, что ты знаешь – правила внутреннего распорядка требуют от работников по вводу данных прибыть на место за пятнадцать минут до начала рабочего дня. Не думай, что тебе удастся удрать в уборную или выпить кофе до перерыва в девять тридцать. Нужно приходить раньше и делать личные дела до начала работы.
– Так точно, ремесленник.
– Я за тобой пригляду.
Щеки его горели. Он спиной, даже сквозь стены ячейки, чувствовал, как другие письмоводители тайком посматривают на него, и представлял себе, как они замерли над клавиатурами, не дыша, жадно прислушиваясь к его унижению.
– Так точно, ремесленник.
Коллберг страдал в звенящей тишине.
Наконец мастеровая сука окинула взглядом остальных, и по операционному залу волной начал распространяться глухой стрекот клавиш, и Коллберг сумел вздохнуть. Должно быть, решил он, тут на него и накатила сонливость, потому что до того день был совершенно обычный.
Индикатор заполнился до конца и пропал.
На мгновение экран полыхнул слепящей белизной, будто кристаллики в нем перегорели разом. Вспышка обжигала – жгло лицо, виски, горели уши, болели глаза так, словно свет проник в череп и теперь сводил вместе глазные яблоки.
Коллберг задохнулся. Из боли расцвели видения, разворачиваясь перед мысленным взором так ясно, словно они подгружались из сети прямо в мозг. Он увидел себя – вновь в статусе администратора, как он с триумфом возвращается в объятия Студии, как низшие касты под восторженные крики вносят его в железные ворота.
Вспышка …
Не в прежней касте, а в более высокой: бизнесмен Коллберг на подиуме Всемирного центра в Нью-Йорке принимает руководство Студией из рук Вестфильда Тернера.
Вспышка …
Праздножитель Коллберг отходит от дел, чтобы провести выделенный ему остаток дней на личном острове в Ионическом море в сибаритской роскоши и плотских радостях, невообразимых для низших каст…
И вот тут он понял. Это было не видение. Это было больше чем видение: предложение .
Проверка.
Семь лет он провел в пустыне, и теперь ему предлагали власть над всеми царствами земными. Это был не просто пакет информации, сброшенный из сети в мозг. Это было предложение невообразимой власти: божественного могущества.
«Изыди, сатана!» – процедил он, так стиснув зубы, что кровь засочилась из десен.
Когда индикатор погас, посреди экрана возникло диалоговое окошко. В нем мерцали только две кнопки:
0 СЛУЖБА
0 ЛИЧНОСТЬ
Коллберг стиснул челюсти и выпрямился. Испытывая несказанную гордость собой и своим призванием, с непреклонной убежденностью он перевел курсор на «СЛУЖБА» и нажал ВВОД.
Брякнул зуммер, и окошко пропало. Слепящая вспышка белого огня стерла все с экрана, отбросив на миг черные тени за спину Коллберга и помутив зрение, будто он глянул на солнце.
Дыхание его пресеклось, и подкатила тошнота: что-то огромное и мерзкое протиснулось в рот, в горло. В глазах стояли слезы, лицо горело от обжигающего света. И все же каким-то образом сквозь слепящий блеск и нестерпимую боль он смог прочесть последние строки, начертанные черным по белому огню:
ТЫ ЕСТЬ СЫН МОЙ ЕДИНОКРОВНЫЙ, ВОЗЛЮБЛЕННЫЙ
ТОБОЮ ДОВОЛЕН Я ВПОЛНЕ
А потом сила вошла в него: она вливалась в глаза, в горло, сквозь нос и уши, проталкивалась в задний проход и вверх по сморщенному члену, она пробивала себе дорогу, завывая от похоти, и наполняла его, раздувая изнутри, как воздушный шарик, который вот-вот взорвется, растворяла и переваривала его кишки, сердце, легкие и кости, все под бесконечно расползающейся пленкой кожи. Глазные яблоки выпучились и могли лопнуть от нарастающего в черепе давления.
Он зажмурился, взвыл от боли, пытаясь физическим усилием удержать на месте глаза, – и, словно этот крик разрушил чары, боль пропала, не оставив по себе ни следа.
Коллберг открыл глаза. Все уставились на него – кто-то высунулся из загородок во весь рост, кто-то робко выглядывал из-за переборок, так что видны были только жирные волосы и любопытные зенки. Мастеровая сука определенно встревожилась.
– Артур, – сурово проговорил она, – надеюсь, этому… этому нарушению дисциплины есть какое-то объяснение. Если ты болен, следовало обратиться к врачу до начала смены. Если нет…
Она многозначительно умолкла.
Экран был пуст. В нем смутно отражалось лицо Коллберга, и видно было, что пережитое не оставило следов на нем: выглядел он так же, как минуту назад. Вот только чувствовал себя легким, готовым воспарить, полным света и воздуха. Теперь он понял: да, это сон.
Все в жизни – сон.
И всегда им будет.
Ему разрешили не просыпаться.
– Мари… – лениво пробормотал он. Мари – так звали мастеровую суку. – Я тебя, пожалуй, трахну.
Она дернула уголком рта – одним, точно ее разбил паралич, – и шарахнулась от него, издавая гортанное хриплое «мм, хмм, хрм…» Потом пробулькала что-то неопределенное про нервный срыв и опять про врача…
Коллберг медлительно облизнул вялые толстые губы. Глядя на нее, он все ясней видел, что он и она – не раздельные личности, что он по природе своей есть лишь более выраженное проявление их общей сути. Она была листом его дерева… нет, не так. Образ прорастал в нем, или он прорастал образом – неважно. Скорей так: она была зданием, а он – городом.