Очерки Петербургской мифологии, или Мы и городской фольклор - Наум Синдаловский

Нарицательным стало не только имя Козьмы Пруткова, но и сама Пробирная палата, где он якобы служил. Достаточно вспомнить характерное восклицание неожиданно появившегося в Черноморском отделении «Геркулеса» незабвенного Остапа Бендера из «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова о «непорядке в пробирной палатке».

Что же касается афоризмов самого Козьмы Пруткова, то их жизнь в повседневном обиходе становилась порой совершенно непредсказуемой. Известно, что после восстановления Зимнего дворца, жестоко пострадавшего в пожаре 1837 года, была изготовлена медаль, текст к которой будто бы предложил сам Николай I. На медали было написано: «Усердие все превозмогает». И трудно поверить в то, что император отдавал себе отчет в том, что это изречение принадлежит бессмертному Козьме Пруткову. Иначе оно вряд ли появилось бы на медали.

Появились в литературе и последователи легендарного Козьмы Пруткова. Чаще всего они выдавали себя за его детей, внуков, а теперь уже и за правнуков. Так что традиция не умирает.

Вторая мистификация была разыграна в Петербурге более чем через пятьдесят лет после первой публикации Козьмы Пруткова и связана с экзотическим именем поэтессы Черубины де Габриак. В 1909 или в 1910 году в редакцию только что основанного литературно-художественного иллюстрированного журнала «Аполлон» пришла никому ранее не известная юная поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева. Она работала преподавательницей младших классов в гимназии, жила на весьма скромную зарплату и была исключительно застенчива. С детства она мучилась комплексами, была стеснительна и считала себя уродом. Она и в самом деле была девушкой довольно некрасивой. Дело усугублялось еще и тем, что юная дурнушка страдала заметной природной хромотой.

Главный редактор «Аполлона» Сергей Маковский слыл известным петербургским эстетом с претензиями на элегантность и аристократизм. Достаточно сказать, что он требовал от сотрудников редакции являться на службу во фраках. Сам Маковский, считавшийся в Петербурге «арбитром вкуса», приходил в редакцию в высоком накрахмаленном воротничке и сверкающих лакированных ботинках. Поговаривали, что его безукоризненный пробор был вытравлен навсегда каким-то специальным парижским средством. Понятно, что вид застенчивой хромоножки, читающей стихи, не вызвал у Маковского воодушевления. К его идеалу поэтессы более подходил образ демонической, недоступной светской красавицы. Стихи он прослушал невнимательно и отверг их.

На этом все могло и закончиться. Но судьбе было угодно другое. На счастье ли, или на беду, но Елизавета была знакома с неистощимым выдумщиком и любителем розыгрышей поэтом Максимилианом Волошиным. Волошин – поэт не петербургский, хотя одно время сотрудничал с «Аполлоном». Его настоящая фамилия Кириенко-Волошин. Он родился в Киеве, жил в Москве, в 1893 году переехал в Крым, поселился в Коктебеле. Там и скончался в 1932 году. Петербург не любил. «Не могу выносить Петербурга, литераторов, литературы, журналов, поэтов, редакций, газет, интриг, честолюбий», – писал он в одном из писем. Петербуржцы отвечали ему тем же. Например, главный редактор журнала Сергей Маковский утверждал, что «среди сотрудников „Аполлона“ он оставался чужим по своему складу мышления, по своему самосознанию».

Между тем это была колоритная фигура, представление о которой можно почерпнуть из фольклора. Одним из развлечений многочисленных посетителей дома Волошина в Коктебеле было сочинение дружеских шаржей и рисование карикатур с шутливыми подписями друг на друга. Вот, например, что писали коктебельские гости к юмористическим изображениям гостеприимного и хлебосольного хозяина, кстати, неплохого художника-акварелиста:

Толст, неряшлив и взъерошенМакс Кириенко-Волошин.

Ужасный Макс – он враг народаЕго извергнув, ахнула природа.

Легенды о нем смахивают на рассказы о дионисийских оргиях на легендарной «Башне» Вячеслава Иванова. Волошина называли «Синей Бородой» и содержателем гарема. Он будто бы ходил в прозрачном хитоне до колен, под которым не было нижнего белья, а то и вовсе голый с венком из роз на голове. Его гостеприимный дом в Коктебеле называли «очагом разврата». Все его гости должны были одеваться в «полпижамы», то есть, «кто в нижнюю часть, а кто в верхнюю». Судачили о «праве первой ночи», которое он будто бы присвоил себе по отношению к приезжающим дамам, независимо от того, кто их сопровождает, и замужем они или нет. Но главное, что единодушно отмечали все, знавшие его и в Москве, и в Петербурге, и в Коктебеле, – это то, что он был любителем мистификаций.

Именно ему пришла в голову идея примерно наказать Маковского, поиздевавшись над его эстетством, а заодно и опубликовать таким образом стихи Дмитриевой, к которой Макс был неравнодушен. Для этого неплохо подходил жанр подзабытой к тому времени мистификации. Для реализации этой идеи решили создать образ роковой женщины с потомственными корнями в Южной Америке. Выбрали имя. Оно было составлено из имени одной из героинь рассказов американского писателя Френсиса Брет

Гарта – Черубина и найденного в книгах по магии одного из имен беса – Габриак. Оба имени Волошин объединил дворянской приставкой «де». Получилось довольно загадочно и романтично – Черубина де Габриак. «Они никогда не расшифруют!» – удовлетворенно воскликнул Волошин. Письмо Маковскому написали на прекрасной бумаге и запечатали сургучной печатью с девизом на латинском языке: «Vae vintis!», что, как полагали выдумщики, будет легко переведено Маковским на русский язык: «Горе побежденным!» Стихи Елизаветы Дмитриевой под псевдонимом Черубина де Габриак были опу б л иков аны.

С этого момента легенда о загадочной и таинственной Черубине со скоростью молнии распространилась по Петербургу. Все виднейшие петербургские поэты в нее влюбились. Сам Маковский посылал Черубине букеты роскошных роз и орхидей. Изображал влюбленность и автор мистификации Волошин. Однажды из-за Черубины он дрался на дуэли с Гумилевым. Некоторое время об этой истории говорил весь Петербург. Будто бы Гумилев просил Черубину выйти за него замуж, но, получив отказ, публично высказался о ней в самых откровенных оскорбительных выражениях. Волошин вступился за девушку и дал Гумилеву пощечину. Тут же последовал вызов на дуэль. Дрались не где-нибудь, а на Черной речке, подчеркивая тем самым свою роль в отечественной поэзии. На Черной речке произошла знаменитая дуэль между Пушкиным и Дантесом. На этот раз все обошлось.

Казалось, конец этой блестящей игры никогда не наступит. Но вдруг Елизавету Дмитриеву будто бы начала мучить совесть. И она решила во всем признаться Маковскому. Правда, по некоторым преданиям, к тому времени ее уже выследили и разоблачили сами сотрудники редакции «Аполлона». Так или иначе, все тайное стало явным. Елизавета явилась к Маковскому с повинной. Понятно, что тот постарался «сохранить лицо» и сказал, что «сам обо всем догадывался и лишь давал возможность поэтессе довести игру до конца».