Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Британцы одержали верх: открытие «второго фронта» было отложено. Вторжение во французскую Северную Африку стало совместной англо-американской военной операцией. Однако кое в чем Рузвельту удалось добиться своего: стремясь увидеть американских парней атакующими немецкие войска, он приказал, чтобы в первой волне десанта на африканский берег принимали участие только американские солдаты. Первыми нанести удар по врагу на побережье должны были американцы. И он великолепно обосновал Черчиллю этот свой приказ: «Французы окажут нам куда меньше сопротивления, чем британцам… Я твердо уверен, что самые первые атаки должны осуществиться исключительно американскими сухопутными войсками»[606].

В операции участвовали шестьдесят пять тысяч человек, примерно половину из них составляли американцы, половину англичане. Рузвельт был прав в оценке общественного мнения: весть о первом сражении американцев с немецкой армией была повсюду встречена с восторгом, и это событие отмечалось в стране в течение многих лет.

Стимсон посчитал, что успех операции объясняется исключительно тем, что Рузвельту просто везло. В книге «На службе в мирное и военное время», написанной им совместно с Макджорджем Банди, обращают на себя внимание следующие строки: «Стимсон всегда считал “Факел“ самой удачной операцией союзных войск во время войны, но он был внутренне готов допустить правоту тех, кто считал, что она может и не завершиться успехом. Президент развеял его сомнения»[607].

Рузвельту было хорошо известно, что американцы громко выражали свое недовольство тем, что их парни до сих пор не сражаются с гитлеровской армией. Приближались выборы в Конгресс, назначенные на 3 ноября. Как политик, он понимал, что выиграет голоса в поддержку своей администрации, если население узнает о солдатах США, штурмующих берега французской Северной Африки. Электорат, который лишь год назад активно выступал против войны, теперь был полон энтузиазма направить американских солдат сражаться против монстра Гитлера, чтобы поддержать Россию. «Прошу вас, – говорил президент генералу Маршаллу, – сделать это до дня выборов»[608]. Но высадку американского десанта не удалось осуществить до воскресенья 8 ноября. В результате демократам пришлось смириться с потерей мест в Конгрессе: республиканцам досталось десять мест в Сенате и сорок семь в Палате представителей.

Сталин был искренне разочарован отсутствием «второго фронта» и с большим трудом сдерживал свои чувства. 3 октября, отвечая на вопросы корреспондента «Ассошиэйтед пресс» в Москве Генри Кэссиди, он заявил: «Помощь союзников Советскому Союзу пока еще малоэффективна. Для расширения и улучшения этой помощи требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками их обязательств». Эти слова Сталина стали заголовками в мировой прессе. «Сталин сказал, что помощь союзников «малоэффективна»; «СТАЛИН ГОВОРИТ, ЧТО СОЮЗНИКИ МАЛО ПОМОГАЮТ» – так звучал заголовок в «Нью-Йорк таймс» двумя днями позже.

Однако в следующем месяце он, тем не менее, упомянул об операции «Факел», сразу же отметив, что она нацелена на поддержку России в ее тяжелом положении. В своей большой речь на праздновании 7 ноября годовщины революции он показал себя не только государственным деятелем, но и человеком, способным оценить сотрудничество с Великобританией и Соединенными Штатами: «В своих стремлениях захватить нефть и Москву германские стратеги потерпели неудачу, – сказал он под шквал аплодисментов. – Их летние планы провалились… Англо-советско-американская коалиция имеет все шансы, чтобы победить, и она победит»[609].

Его спросили об открытии «второго фронта». «Да, он будет, – ответил Сталин, – рано или поздно, потому что для наших союзников это не менее важно, чем для нас».

Поверенный в делах Лой Хендерсон, который обычно не проявлял склонности упоминать признаки русского сотрудничества и признавать американское, сообщал из Москвы, что эта речь «представляет собой очередной шаг в направлении более тесного сотрудничества между Советским Союзом и его союзниками. Я верю и уже получил подтверждения, что советские руководители истолковывают речь как указание проявлять больше дружелюбия к Соединенным Штатам и Британии»[610].

Он был прав, именно это и имел в виду Сталин. Он хотел, чтобы его союзники и его враги в полной мере поняли, насколько он этим доволен. Несколькими днями позже он подробно ответил на вопросы корреспондента ««Ассошиэйтед пресс» Кэссиди:

«Уважаемый г-н Кэссиди!

Отвечаю на Ваши вопросы, переданные мне 12 ноября.

1. Как Советская сторона оценивает кампанию союзников в Африке? Ответ: Советская сторона оценивает эту кампанию как выдающийся факт большой важности, демонстрирующий растущую мощь вооруженных сил союзников и открывающий перспективу распада итало-немецкой коалиции в ближайшее время.

Кампания в Африке лишний раз опровергает скептиков, утверждающих, что англо-американские руководители неспособны организовать серьезную военную кампанию. Не может быть сомнения, что только первоклассные организаторы могли осуществить такие серьезные военные операции, как успешные десантные операции через океан»[611].

Глава 10

Планирование послевоенного мира

Франклин Делано Рузвельт испытал чувство горечи, когда в 1919 году Сенат США проголосовал против участия США в работе в Лиге Наций. Рузвельт никогда не сомневался в том, что гарантией всеобщего мира явится организация, членами которой станут все государства планеты. Во время президентской предвыборной кампании 1920 года Джеймса М. Кокса, который трижды избирался губернатором штата Огайо, Рузвельт в качестве кандидата в вице-президенты выступил с речами свыше восьмисот раз, всегда подчеркивая насущную необходимость Лиги Наций. Для него это было «главной темой обсуждения в ходе кампании» и «практической необходимостью»[612]. С растущим чувством разочарования он наблюдал, как президент Вильсон становится все более беспомощным политиком, при котором Америка оказывалась в изоляции. Рузвельт был убежден, что миру на планете никогда не будут угрожать какие-либо потрясения, если государства объединит общая ответственность за сохранение мира. Позднее он назовет Лигу Наций «первым могучим общественным институтом для поддержания мира»[613]. Однако, изучив устав Лиги, Рузвельт пришел к пониманию того, что многие его положения следует пересмотреть. В 1923 году он представил свой проект мироустройства Эдварду Боку, редактору «Семейного журнала для женщин», который учредил Американскую премию мира. Рузвельт назвал организацию, о которой он мечтал, «Сообществом Наций». Работу Сообщества должен был направлять исполнительный комитет, в составе которого в качестве постоянных членов планировались США, Великобритания, Франция, Италия и Япония. Предусматривалось также формирование международного судебного органа. Никаких комментариев по данному вопросу не последовало, поскольку Элеонора Рузвельт стала одним из судей, и он был вынужден аннулировать свое участие.

Когда в 1939 году мир снова начал распадаться, мысли Франклина Рузвельта вновь обратились к необходимости создания мирового правительства. Он поручил Хэллу и Госдепартаменту подготовить проект такой международной организации.

Ответственным за этот проект президент назначил заместителя госсекретаря Самнера Уэллса, который в свое время реорганизовал отдел Госдепартамента по восточноевропейским делам, занимавший резко антисоветскую позицию. Под руководством Рузвельта Уэллс сформировал небольшую и довольно разношерстную группу из числа сотрудников Госдепартамента и внештатных экспертов, обладавших специальными знаниями в сфере международных отношений. Этой группе предстояло начать разработку основных принципов и структуры будущей послевоенной организации. По словам Уэллса, «президент горячо одобрил необходимость безотлагательно начать такую подготовительную работу»[614]. В течение нескольких месяцев члены этой группы встречались по субботам в кабинете Уэллса еще с одним чиновником Госдепартамента, Лео Пасвольским, руководителем отдела специальных исследований и специальным помощником государственного секретаря. О работе группы Уэллс «часто» докладывал президенту, а президент вносил свои «поправки» организационного характера.

К тому времени, когда Рузвельт в 1942 году создал в Белом доме «Штабную комнату», в его сознании прочно осели четыре основных принципа послевоенного мироустройства: первый – он собирался контролировать такую международную структуру; второй – комплекс необходимых мероприятий будет включать создание каких-либо организаций, в которые войдет каждое государство; третий – внутри этой структуры четыре влиятельные союзные державы будут обеспечивать единство остальных государств мира; четвертый – этими влиятельными державами станут не только Великобритания, Россия и Америка, столь глубоко вовлеченные в войну, но и Китай, который своим участием нарушит принцип полного превосходства белой расы. Опираясь на основные контуры своего личного плана устройства мира, Рузвельт задумался и о том, как отстоять этот план, чтобы он не превратился в предмет бесконечных обсуждений или абстрактного теоретизирования, что, несомненно, привлечет излишнее внимание, в том числе со стороны его противников. Он придумал весьма интересный и одновременно весьма простой способ свести к минимуму вероятность того, что кто-то посторонний сможет узнать о его замыслах: он создал «Штабную комнату», самое секретное и самое охраняемое помещение Белого дома, откуда отправлялись телеграммы руководителям трех держав и куда поступали телеграммы от них. Это была запретная зона даже для членов его администрации, начальников штабов и сенаторов, кроме тех, кто получал специальное приглашение. Никто из посторонних ничего не знал о «Штабной комнате», ее функциях и о том, что находится в ней. Получить разрешение на доступ в нее было невероятно трудно. Абсолютно закрытая для несанкционированного доступа, круглосуточно охраняемая полицейским Белого дома в форме[615], «Штабная комната» находилась на цокольном этаже прямо напротив семейного лифта рядом с кабинетом врача Белого дома. На внутренней стороне входной двери в комнату красовалось изображение трех обезьян, под каждой – типографская подпись, под которой кем-то карандашом добавлены слова, придуманные явно Рузвельтом. По свидетельству дежурного офицера «Штабной комнаты», однажды вечером Рузвельт в беседе с Генри Стимсоном внес свои комментарии по поводу этих подписей[616]. Под изображением первой обезьяны с широко открытыми глазами была подпись: «Вижу всё», – а под ней карандашом: «Кое-что». Подпись под второй обезьяной, приложившей ладонь к уху, гласила: «Слышу всё», – и приписка карандашом: «Чуть-чуть». Третья обезьяна зажимает рукой рот, подпись: «Ничего не скажу», – и под ней карандашом: «Немного».