Гимн неудачников - Eugene

Ворожба на железе — одна из самых серьезных в арсенале немагов. Если не сил спалить врага праведным негодованием, можно заклясть на кровь ножик. Иголки, вязальные спицы, вилки, пилы, один раз Эжену попался заклятый топор. Заклинают машины, заклинают шлагбаумы, заклинают рельсы (кровожадная железная дорога на бессрочном карантине).

Я вспомнил сказку про то, как не желающие делиться наследством старшие братья подарили младшему один — заклятый нож, другой — заклятую рубашку. В первую же ночь вещи устроили настоящее побоище, а у бедного парня хватило соображения выскочить из дома и сбежать как можно дальше из родных мест. Жадные братья радовались недолго: дом, доставшийся им по наследству, оказался энерговампиром, заклятым на жизнь. Судьба есть судьба.

К чему это я? А я к тому, что железо хорошо для любого уничтожения, в том числе и чужой магии. Если железная проволока отгораживает путешественников от магии леса… нет, если кто-то считает, что магия леса стоит того, чтобы серьезно от нее отгораживаться… Ренья Нова, куда вы меня приволокли?!

Окружающая красота поблекла, став выглядеть слишком искусственной и навязчивой. От приторного запаха ныла голова, яркие краски вызывали усталость, пение птиц — раздражение. Я шел в каком-то разноцветном киселе, в котором неприятным гулом отдавался каждый шаг, и мир слегка покачивался и расплывался; иногда мне казалось, что между деревьями натянута ажурная сетка из солнечных лучей, кто-то все время смотрит в спину и крадется по пятам, и сквозь шум крови в ушах слышится шепот, то нарастающий, то стихающий, как волны прибоя. Солнце золотой рыбкой ныряло в туманной дымке над горизонтом…

Клик. Я моргнул и с заторможенным удивлением осознал, что уже вечер, кругом темно, последние часы полностью выпали из памяти, а дорожка превратилась в прямоугольную площадку, огороженную пирамидальными кустами. Друиды ставили лагерь, и самое полезное, что я мог сделать — это прекратить стоять столбом, отойти в сторону и не мешать. А вокруг было на что посмотреть…

Более величественного зрелища, чем Ниморский Лес после заката я не видел и, наверное, никогда не увижу. Даже города в дни праздников не светятся так ярко, как он в обыкновенную августовскую ночь. Парк сиял тысячью огней. Зеленым светились широкие прямые аллеи, переливались перламутровыми волнами цветы на клумбах, над ними порхали блестящие бабочки, оставляя после себя шлейф серебристых искорок, белоснежными линиями прорезала темноту проволока, и ленты колыхались, как язычки пламени.

Для справки: узнать, не было ли на границе ниморского фосфорного завода, и чем это может грозить.

С трех сторон от площадки отходили дорожки, отгороженные узорной светящейся решеткой. Указатель пути, по которому мы пришли, гласил "Южные врата", восточный — "Белые поля", а западный коротко сообщал "Чаша". Разглядывая надписи, я обошел площадку по периметру, остановившись у груды камней, образующих маленький грот; в глубине его слышался плеск воды и тихие голоса. Точнее, один свистящий и очень злой голос что-то быстро и неразборчиво выговаривал другому, не давая вставить ни слова.

Из страшной морды, вырубленной в скале, била струя воды, наполняя маленький бассейн. Рядом с ним стояли две тени, одна повыше, другая пониже; говорила вторая.

— … не твое дело. Не стой у меня на пути, — угрожающе прошипел голос, послышался шелест шагов, и непонятная тень налетела прямо на меня.

— Ой, Лоза, это ты, — торопливо пробормотала Крапива и, схватив меня за руку, потащила к костру. — Как тебе Ниморский Лес?

— Могло быть и хуже, — я дипломатично сделал вид, что не видел ссоры. Хотя, могу поклясться, что вторым человеком был Кактус. Расположения друида, конечно, этот эпизод не добавит; впрочем, смешно говорить о расположении человека, который и так считает меня злокозненным демоном и первопричиной всех несчастий. — Но на лес не похож.

— Он просто еще не вырос, — друидка бросила короткий взгляд на грот и опустилась чей-то коврик. — Здесь красиво, правда?

— Неплохо, — не дождавшись возмущенного владельца, я уселся рядом, уставившись на пламя.

— Хорошо быть деревом… — девушка мечтательно смотрела вверх, на колышущиеся ветви и лиловые искорки, скользящие между ними.

— Н-да? — от костра тянуло приятным теплом и запахом еды.

— Жить много-много лет…

— Угу.

— Или прекрасным цветком…

— Угум.

— …когда я умру, на моей могиле посадили дерево. Может быть, моя душа поселится в нем…

— …

— Лоза, а ты хотел бы стать друидом?

Я аж проснулся.

Я — друидом? Примерно настолько же, насколько и деревом.

— Вряд ли. Вся эта природа, — я прихлопнул на щеке комара. — Не для меня.

Крапива вытащила из кармана ромашку и задумчиво начала обрывать лепестки:

— Ты просто не умеешь с ней разговаривать. Помнишь, ты про Лозу спрашивал? Я вспомнила, — без перехода заявила друидка. — Он с севера. Акцент.

Опять Лоза. Дайте мертвым покоиться в мире. Пусть они хоть ниморцы переодетые, записавшиеся в защитники природы. Я зевнул, протер глаза, посочувствовал несчастному цветку и задал вопрос, который уже давно хотел задать. Вот только раньше поблизости постоянно бродил Кактус, а рядом с ним как в суде — все сказанное с гарантией обернется против тебя.

— Слушай, в Великом Лесу карты есть?

— Карты? Какие карты? — встрепенулась девушка. — Клен же запретил.

И правильно сделал. Игра на желания — это еще пустяки, а вот что и как Крапива собиралась делать с проспоренными душами — слегка тревожно.

— Обычные. Географические.

— А, — друидка мгновенно потеряла к беседе интерес. Вытягивать деньги с помощью географии она не умела. — В Великом Лесу есть все.

— А необычные и очень ценные?

Целительница кивнула, а потом пожала плечами.

— А это что? — я протянул друидке злосчастный листок, превративший мое пребывание в Городе-на-Болотах в экстремальный туризм. Все-таки это не бумага, а какая-то тонкая и прочная ткань. Карта не протерлась на сгибе и не помялась, цвета не поблекли, и вообще пережила все трудности куда лучше, чем я.

— Ну, рисунок, — Крапива нахмурилась, пытаясь разобраться в переплетении цветовых полос, потом перевернула листок и уставилась на него в полном недоумении. Я тоскливо вздохнул. — Корявый. А зачем он тебе?

Любоваться, мать его живопись.

— Это карта Лозы, — я прервал Крапивино "а ему-то оно зачем…", и с последней надеждой спросил: — Так в ней точно нет ничего ценного?

— Ну, если она нарисована знаменитым художником, или принадлежала известному человеку…