Одна отвергнутая ночь - Джоди Малпас

Он расшнуровывает их и аккуратно кладет обратно в коробку. Хочу закричать от восторга, когда вижу, как он перекладывает их, как можно аккуратнее заворачивая пару в бумагу. Они ему нравятся, знаю точно, потому что он очень заботится только о своей собственности, и они теперь принадлежат ему.

— Подойдут, — говорит он себе под нос, как будто не желая признавать этого вслух.

Я снова улыбаюсь. Он уступит, черт подери:

— Тебе. Нравится?

С невероятной осторожностью завязав свои шнурки, он поворачивается ко мне и смотрит внимательно:

— Да, — он произносит эти слова, подняв брови, поощряя меня придать этому большое значение.

Не могу скрыть своей радости. Я это понимаю, Миллер понимает, а когда я, схватив коробку, оборачиваюсь и вручаю ее консультанту, она все тоже понимает.

— Мы их возьмем, спасибо.

— Прекрасно. Я уберу их на кассу. — Она уходит с коробкой, оставляя нас с Миллером наедине.

Беру джинсы и футболку.

— Давай примерим это. — Его усталый вдох не заставит меня сдаться. Ничто не заставит. Он наденет эту одежду, даже если при этом убьет меня. — Сюда. — Направляюсь в сторону примерочной и знаю, что Миллер идет за мной, покалывания на коже — явный признак его присутствия рядом.

Оборачиваюсь и протягиваю ему одежду, наблюдая за тем, как он берет ее без слов и исчезает в примерочной. Сажусь и всматриваюсь в суету Харродс, замечаю в ней все слои общества: туристы; люди, которые пришли себя побаловать, наподобие Нан с ее пятнадцатифунтовым ананасом; и люди, которые закупаются здесь регулярно, такие как Миллер со своими изысканными костюмами. Вокруг эклектика, такая же, как и в самом торговом центре. Здесь найдется что-нибудь для каждого, никто не уйдет с пустыми руками, даже если это будет простая формочка для печенья от Харродс, которую можно расценивать как особенный подарок или отложить до Рождества. Улыбаюсь, а потом поворачиваюсь на звук уже знакомого покашливания.

Теперь моя улыбка становится до глупого широкой при виде его лица, напряженного и сомневающегося, а потом пропадает совсем, когда взглядом я встречаюсь с тем, что ниже его шеи. Он стоит босой в дверном проеме, джинсы висят низко на бедрах, идеально подходя по размеру, а футболка облегает его торс в самых нужных местах. Кусаю губу, заставляя себя не открывать рта. Черт побери, он выглядит слишком сексуально. Волосы взлохматились, когда он надевал футболку, а на щеках румянец, появившийся от чувства неловкости, и это забавно. Нет ни пуговиц, чтобы теребить их, ни края рубашки, чтобы постоянно одергивать, ни ремня или галстука, чтобы постоянно завязывать и поправлять, справляясь таким образом с напряжением.

Вроде бы.

Его напряжение на грани взрыва.

— Ты выглядишь потрясающе, — говорю тихо, оглядываясь и видя именно то, что ожидала: женщины со всех сторон пялятся, раскрыв рты, на этого невероятного мужчину перед ними. Закрыв глаза и сделав успокаивающий вдох, забываю о десятках наблюдательниц и сосредотачиваюсь на моем потрясающем, время от времени джентльмене. Миллер, облаченный в самый красивый среди наикрасивейших костюмов, — зрелище незабываемое. Но освободить его от всей этой эксклюзивной одежды и одеть в джинсы и поношенную футболку — и мы приближаемся к нереальности.

Он вертится, оттягивает футболку и топчется босиком, чувствуя себя некомфортно с поясом джинсов.

— Ты выглядишь потрясающе, Оливия. Я выгляжу так, как будто меня задницей протащили по линии с препятствиями.

Сдерживаю улыбку, силы сделать это мне придает беспокойство Миллера. Мне нужно подмаслить его, не раздражая еще больше, Так что я, плавно передвигаясь, иду к нему и вижу, как он замечает мое приближение. Он прекращает дергаться и следит за мной, пока я не останавливаюсь прямо перед ним.

— Готова поспорить, — шепчу я, глазами исследуя его покрытое щетиной лицо.

— Почему ты хочешь видеть меня в этой одежде?

Услышав его вопрос, смотрю ему прямо в глаза. Я знаю ответ, но не могу объяснить так, чтобы он понял. Он не поймет, а я лишь рискую разозлить его.

— Потому что… я… — путаюсь в словах под его пытливым взглядом. — Я…

— Я не стану носить эту одежду, если причина только в том, что от этого ты будешь чувствовать себя лучше относительно нас или если ты думаешь, что это меня изменит. — Он кладет руку мне на предплечье и успокаивающе поглаживает мои напряженные мышцы. — Я не стану носить все это, потому что ты думаешь, что это заставит людей прекратить вмешиваться… смотреть… бросать колкие комментарии. — Другая его рука опускается мне на второе предплечье, руки сильные, он наклоняет голову так, что наши глаза теперь на одном уровне. — Здесь только я не достоин, Оливия. И мне помогаешь ты. Не одежда. Почему ты этого не видишь?

— Я…

— Я не закончил, — он меня прерывает, усиливая давление рук и впиваясь в меня предупреждающим взглядом. Глупо было бы спорить. Костюма нет, но вся эта простая одежда не стерла его влияние или исходящую от него силу. И я рада. Я нуждаюсь в этом. — Оливия, прими меня таким, какой я есть.

— Я принимаю. — Меня переполняет чувство вины.

— Тогда позволь мне надеть свой костюм. — Он умоляет меня своими поглощающими синевой глазами, и впервые за все время я понимаю, что костюмы Миллера это не просто маска, это его броня. Они нужны ему. В них он чувствует безопасность. Контроль. Его идеальные костюмы — это часть его совершенного мира и идеальное добавление к моему совершенному Миллеру. Я хочу, чтобы он их оставил. Не думаю, что, заставив его носить джинсы и футболки, помогу его хоть сколько-нибудь успокоиться, сама же задаюсь вопросом, хочу ли я вообще, чтобы он потерял свой строгий внешний вид. Я его понимаю. И не важно, как он ведет себя в обществе, для меня он переполнен преклонением. Любимый, мой педантичный красивый Миллер. Это я здесь ходячая проблема. Мои «пунктики». Нужно взять себя в руки.

Кивнув, хватаю край его футболки и тяну ему через голову, когда он с большим желанием поднимает руки. Гора крепких, рельефных мышц обнажена, привлекая еще больше внимания покупателей неподалеку, даже мужчин, я протягиваю скомканную футболку девушке — консультанту, не отводя от Миллера полный раскаяния взгляд.

— Она не подходит, — бормочу я. Миллер улыбается мне полной благодарности улыбкой, которая больно ударяет меня в эгоистичное влюбленное сердце.

— Спасибо, — говорит он ласково, обнимая меня и прижимая к своему обнаженному торсу. Щекой касаюсь к его груди и вздыхаю, проведя руками по его бокам и крепко обняв.

— Никогда не говори этого.

— Я всегда буду тебе благодарен, Оливия Тейлор, — он повторяет мои слова и целует в лоб. — Всегда.