Адриан. Золотой полдень - Михаил Ишков

Она наклонилась и вытащила из выемки деревянный, покрытый темным лаком ящик, открыла его. Эвтерм взял масляную лампу, поднес ее поближе.

В ящике, обитом изнутри мягкой кожей, лежала отлитая из золота человеческая рука — кисть и часть предплечья. Сходство было потрясающим — каждая жилочка, каждый ноготок были тщательно проработаны. Только большой палец, походивший скорее, на толстоватый, длинный, напоминавший змею, отросток — он, кстати, и заканчивался змеиной головой, — искажал общую картину. Казалось, еще мгновение, и этот отведенный в сторону, несуразно длинный и омерзительно изогнутый член воспрянет, засверкают маленькие глазки — изумруды. Член поднимет голову и вцепится в живую плоть. Четыре других, вполне человечьих пальца с радостью помогут ему.

Когда‑то Ларций захватил этот трофей в доме у Сацердаты. С тех пор золотая рука хранилась в доме под охраной железной лапы — честного и доказавшего свою верность стража.

— Так как? — спросила Зия.

— Прикажи позвать Бебия, — распорядился Эвтерм.

Зия покорно двинулась к выходу. Эвтерм мимоходом отметил, что женщина вела себя на удивление покорно, перечила редко, держалась позади мужчины. Такая Зия была ему по душе.

Бебий Лонг как раз собирался к ритору. На улице его дожидались друзья. Мальчишка Эвбен, домашний раб, приставленный к Бебию, томился в вестибюле — он должен был сопровождать господина в школу.

Бебию Корнелий Лонгу, сыну Ларция в ту пору исполнилось шестнадцать. Это был крепкий, среднего роста, лицом в Волусию паренек. Отец успел провести церемонию посвящения в римское гражданство, так что теперь Бебий разгуливал в тоге. Не скрывая досады, он явился в сакрарий, однако стоило увидеть золотую руку, как на его лице нарисовалось восхищенное изумление. Когда же Эвтерм спросил, не лучше ли будет избавиться от этой «зловредного предмета», он запретил даже думать о том, чтобы продавать «такую замечательную вещицу». Эвтерм попытался напомнить ему, что эта рука достался отцу от известного разбойника. На ней руке клеймо дьявола.

— Глупости, Эвтерм! — возразил юноша. — Не будем поддаваться предрассудкам. Диогнет утверждает, что суеверие — худшая форма безумия. Я согласен с ним.

Он попытался взять золотую руку, однако она была так тяжела, что ему пришлось взяться за нее обеими руками.

Рассмотрев ее поближе, он объявил.

— Очень необычная форма. Неужели у нас так плохо с деньгами, чтобы избавляться от такого раритета?

— Что ты, малыш! — внезапно для самого себя слукавил Эвтерм. — Впрочем, тебе решать. Я только прошу — сейчас ты встретишься с друзьями, рад будешь поделиться этой тайной. Не надо, Бебий. Никто не должен знать, что в нашем доме храниться подобный предмет.

Юноша глянул на Эвтерма, кивнул. С тем и ушел.

— Что у нас есть еще? — спросил Эвтерм.

— Снежный, — коротко ответила Зия.

Составив опись и согласовав ее с Постумией, Эвтерм подсчитал итог. Сумма была велика, но недостаточна.

Делать было нечего, Эвтерм отправился к соседям — сенаторам. По пути поразился женской черствости — с каким равнодушием Зия упомянула о Снежном! Коня в доме любили, даже старушка Постумия порой спускалась в конюшню и приносила ему сладкое. Другое дело, эти железяки. От одной из них все‑таки придется избавиться. Он добьется согласия Бебия. Лучше всего от дьявольской вещицы. В Азии было полным — полно безумцев, которые готовы на все, только бы заполучить этот талисман.

Тот же Сацердата!

Соседи — сенаторы встретили его доброжелательно, сразу принялись расспрашивать о путешествии, но в этом радушии гость сразу уловил некую аристократическую холодность, на которую раньше, в присутствии Ларция, не обращал внимания. Времена менялись, история с Траяном становилась легендой, а легенды в Риме обесценивались очень быстро. Никому в голову не пришло бы сбросить ради них процент с займа. Никто даже не заикнулся о помощи, а первым заводить об этом разговор Эвтерм не решился.

Оставалась последняя надежда — Лупа.

Когда Эвтерм вернулся домой, ему передали записку от Луция Цейония Вера. Тот сообщал, что вечером он устраивает небольшой симпозиум и приглашает «уважаемого Корнелия Лонга Эвтерма» составить ему компанию. «Все будет запросто, — писал Луций Вер, — поэт Флор, государственный секретарь Светоний Транквилл, кое‑кто из римских шалопаев, скульптор Поллукс, остроумец и похабник Фаворин, две артистки, сразившие римскую публику своими озорными танцами. Этим и кое — чем еще они с радостью поделятся с гостями. Жду!»

Удивленный неожиданным приглашением, он показал записку Зие. Спросил — неужели началась атака на кирпичный завод?

Зия пожала плечами, но приглашение посоветовала принять.

— Но мы даже не знакомы!

— Тем более, — настоятельно добавила женщина. — Ты обязан посетить Цейония, иначе наживешь смертельного врага. Нам это надо? Он сейчас в фаворе у императора.

— Чем же он так угодил Адриану? — поинтересовался Эвтерм.

— Луций отличный знаток всяких гастрономических ухищрений. У него талант в этом деле. Говорят, он приказывает ставить себе ложе на кухне и лично руководит поварами. Он выдумывает одну диковинку за другой.

— Что же диковинного он выдумал?

— Вкуснейшую вещь! Называется «тетрафармакон» или «четверное лекарство». Это что‑то вроде паштета, приготовленного из свиного вымени и окорока с добавлением фазаньего мяса и приготовленного особым способом печенья.

— Дьявольское, должно быть, блюдо! — прошептал Эвтерм, глотая слюну.

Зия улыбнулась

— Вот и попробуешь. Заодно выпытаешь, что у него на уме. Надеюсь, ты не польстишься на кое‑что приглашенных артисток и явишься сегодня домой?

— Тебя это волнует? — засмеялся Эвтерм и не удержался — погладил бороду.

Зия погрозила ему пальцем.

— А ты оказывается не такой уж святоша, каким прикидывался.

* * *

Зия оказалась права.

Трудно было сохранить праведность и чистоту помыслов в компании, где шутили так, что уши краснели, всласть рассуждали о наслаждениях, злословили, выясняли, по какой цене нынче арфистки и чего ждать от новой власти.

Это сковывало.

К счастью, Эвтерм был знаком со многими гостями — например, со Светонием, назначенным хранителем государственных архивов, с зодчим Поллуксом, обучавшим императора искусству скульптуры. Встреча с ними позволила скрасить замешательство, ведь ранее на пиру патрициев он всегда находился в тени Лонга. Правда, после случая с Лупой и одобрения его поступка Траяном, римская знать признала Эвтерма и держалась с ним на равных, но дела давно минувших дней мало волновали развязную римскую молодежь, заполнявшую громадный атриум.

Отец Луция Квинт Цейоний Коммод считался близким другом Адриана. Он являлся отпрыском древнего этрусского рода, в чьих жилах текла чуть ли не царская кровь. Его не без оснований считали одним из богатейших патрициев Рима.

Сам Луций, облаченный в египетский наряд, встречал гостей в атриуме, где разъяснял смысл девиза, вывешенного на колоннаде — «на дружеской встрече все цари и боги». Эвтерм так и не понял, кого изображал молодой Луций — то ли Сераписа, то ли воскресшего Озириса? Судя по узкой и длинной накладной бороде, это был, скорее, Озирис.

Рабы провожали каждого из вновь прибывших в особое помещении, где предлагали выбрать близкий ему по духу маскарадный наряд. Эвтерм остановился на одеянии бродячего философа — изумительное рубище было изготовлено из самого дорогого индийского бисоса, посох нищего мудреца украшали рубины и изумруды, сандалии были позолочены. К наряду прилагался золотой венок из лавровых листьев. Этот было лучше, чем, например, позволить напялить на себя бычачью голову. На вечеринке нашелся и такой оригинал, который, облачившись Минотавром, время от времени дико ревел, после чего сообщал: «Нам, Минотаврам, необходимо облегчиться». Можно было прикинуться Гефестом, но тогда пришлось бы весь вечер изображать хромого!

Сколько не охал Эвтерм по поводу разнузданности нравов, как ни сетовал в душе на пустоту языческих развлечений, как не противился соблазну, однако судьба кирпичного завода погнала его дальше, заставила войти в триклиний.

Зал был оформлен как древний египетский храм, в котором незамысловатость и простота внутренней отделки сопрягались с немыслимой по цене, драгоценной посудой и столиками стоимостью в несколько миллионов сестерциев каждый. Пол в триклинии по щиколотку был усыпан розовыми лепестками. Наклонившиеся и рухнувшие колонны, фигуры египетских богов, другие живописные развалины были усыпаны золотыми блестками. При входе лежало чучело громадного нильского крокодила. При появлении гостей крокодил разинул пасть.

Веселенькое было зрелище, когда Минотавр со страху едва не проткнул рогами одну из приглашенных на симпозиум озорных артисток!