Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Ксения попыталась вспомнить, когда живот становится заметен, но так и не смогла, а спросить было не у кого. Это было равнозначно тому, чтобы пойти самой к мужу да рассказать о своей тягости. Ксения взглянула на лик Богородицы, а потом закрыла глаза. Она не могла смотреть на полный укоризной и сострадания взгляд Божьей Матери, ведь единственное о чем она хотела умолять нынче ночью небо — помочь ей скрыть от мужа плод своего греха. Нет, не греха! Не хотела она думать о том, что творилось между ней и Владеком грехом. Грех жить с мужчиной так, как она жила ранее — ненавидя его, но тщательно скрывая это, обманывая, лицемеря…

Ксения не хотела даже пока думать о том, что ей придется сделать, чтобы обмануть Северского, выдать этого ребенка, что рос в ее утробе, за дитя Матвея. Тот оставил ее на время в покое, давая ей возможность отойти от потери Марфы, не посещал ее терема ни в одну ночь с тех пор, и она была благодарна ему за такую временную передышку.

Нет, Ксения пока выждет время, не пойдет к Северскому. Не в силах она пока переступить через свое чувство неправильности того, что он, а не Владек имеет все права на ее тело.

А потом снова захлестнуло отчаянье — что, если Владек не воротится за ней? Что, если ей суждено всю жизнь провести подле Северского? Сумеет ли она скрыть, что дитя прижито не от мужа законного, а от другого, любимого? Господи, прости мне мой грех, прости…

— Сохрани его, Господи, сохрани раба твоего Владислава от всех горестей и напастей, от хворей убереги. Помоги ему вернуться ко мне. За мной вернуться!

Что-то прошелестело за спиной Ксении, и она резко обернулась на этот тихий звук. Все было как обычно: спали прислужницы на постелях на полу спаленки, никто не шевелил ни одним членом, мерно вздымалась грудь каждой. Мышь, верно, решила Ксения. Но продолжать молитвы не стала — наскоро прочитала «Отче наш», а после перекрестилась и вернулась в постель.

Следующий же день принес Ксении ответы на вопросы, столь мучившие ее последние дни. Прямо после того, как она, завершив утренний туалет и наскоро позавтракав, прошлась по хозяйственным службам, проверяя работы и раздавая указания дворовым холопам, села в просторной светлице за рукоделие, в ноги к ней тут же бросилась одна из белошвей, едва сдерживая рыдания, что так и трясли девушку.

— Встань, что стряслось? — устало спросила Ксения, даже не поднимая глаза от работы. Вестимо дело, наступала пора осени, скоро будут свадьбы играть, как урожай соберут. А с дня Иванова прошло всего ничего седмиц, значит, девка не просто так в ноги упала, о заступничестве просить будет. Промелькнули в голове у Ксении эти мысли, да и помертвела она вся, замерла на месте, совсем не слушая девку, что утирала слезы широким рукавом рубахи да историю свою рассказывала боярыне.

— Тяжела, значит? — переспросила Ксения, и та быстро кивнула. Боярыня тут же сделала знак ей приблизиться к себе, тихо спросила. — На Купалу затяжелела? А ждешь когда?

Девка, краснея, как маков цвет, прошептала, опуская глаза:

— На Благовещенье, повитуха сказала. Заступись, боярыня, боле некому, тятенька-то мой помер еще прошлой зимой. Боярин на охоту скоро сбираться будет, и Митяя моего увезет. А скоро живот уж попрет, срам-то…

— Раньше надо было о сраме-то! — оборвала ее Ксения, а потом кивнула ей, отпуская от себя, задумавшись о том, что узнала. По всему выходило, что тяжела она дольше, чем белошвея, ведь Владека она встретила раньше Иванова дня. Значит, и дитя выйдет из ее тела раньше — в начале весны, знать, на Сороки. И живот скоро полезет, ахнула Ксения перепугано, времени совсем не осталось на раздумья.

Ох, Марфута, как же тяжко мне без тебя ныне, плакала Ксения во время послеобеденного сна, закусив уголок подушки зубами. Ранее ты всегда была мне опорой и подмогой, а ныне я одна совсем. Некому подсказать, некому помочь советом. Ныне все самой решать приходиться. Впервые самой…

Ксения наморщила лоб. Скоро начнутся охоты, уедет на несколько дней Северский из усадьбы зверя забивать на зиму, чтобы и меха обновить, и мясо насолить на студеную пору. Значит, времени у нее только седмица и даже меньше, чтобы решиться на то, что задумала. А то вот-вот Илья {2} настанет, а за ними и Калинники недалеко, что заморозки с собой ночные несли и до которых охоты велись с ночевками. А за Калинниками и Успенский пост, тут уж никак совсем!

Назавтра были Мокрины, важный для крестьян день, и Ксения забылась на время, ожидая вместе с холопами дождя в этот день, что должен был знаменовать дождливую осень, а значит, хорошие озимые хлеба. Не зря же в народе говорят: «Прошли Мокрины, жди хлеба». В первую половину светового дня с неба не упало ни капли, и тогда приступили к обряду с молчаливого неодобрения отца Амвросия, который был символом церкви на этой земле. «Суеверие то, суеверие», качал он головой, но холопы не слушали его.

Мокриной стала та самая тяжелая девка, что просила заступничества у Ксении, как некогда рожденная в этот день. Именно ее нарядили в праздничный наряд женщины, украсили голову венком, сплетенным из трав. Именно она должна была нести к Щуре колосья хлеба, чтобы река унесла их к влаге небесной, именно она должна была умолить, чтобы полились на землю дожди, ведь это засушливое и жаркое лето ими совсем не радовало.

Ксения увидела тогда Северского впервые после того, как он отнес ее, рыдающую навзрыд в женский терем в день погребения Марфы. Он коротко кивнул ей, вглядываясь в ее лицо, и она отвела глаза в сторону. Ибо ей показалось, что он сможет легко прочитать в них, что она нарушила клятву, данную мужу в день побега ляхов. Ведь ни дня не проходило, чтобы она не думала о Владеке, ни единого Божьего дня.

— Ксения Никитична, — предложил Северский ей руку, и она вложила свою ладошку в его крепкую ладонь. Да разве у нее был выбор?

Так рука в руке супруги и проследили за тем, как Мокрина просит о дожде у реки. После, когда холопы потянулись с берега реки кто в село, а кто в усадьбу, Северский удержал Ксению, явно желая побыть с женой наедине. Он встал напротив нее, заглянул пристально в глаза, а потом поднял руку, желая поправить шелковую сороку жены. Она же отшатнулась от него инстинктивно, и Матвей прищурил глаза. Не так-то просто стереть то, что уже написано, не так просто…

— Не бойся, Ксения, не надобно, — проговорил он тихо. А потом все же поправил шелковую ткань, задержал руку, разглаживая ее на плече у Ксении. — Я тебе не ворог, все же. Муж.

Ксения замерла, услышав это. Она ведала, что узнай Матвей, что тяжела она от другого, от врага его ляшского, то совсем другие слова прозвучали бы ныне.

— Что не ходишь ко мне утром? Совета не просишь о хозяйстве? — спросил Северский, снова беря ее за руку и направляя обратно к усадьбе.

— Худо веду дела? — переспросила Ксения слегка раздраженно. Ее будто ножом резали все время обряда, ведь стояли они на том самом месте, где когда-то она проводила Владека и его людей. Она едва выстояла всю церемонию, старательно отводя глаза от реки, что увела от нее любимого. Ныне же она просто тянула за собой мужа, лишь бы поскорее уйти прочь отсюда. А тот же как нарочно шел медленно, тщательно выбирая место в траве куда ступить.

— Не худо, Ксеня, — ответил ей Матвей. — Просто жена по обычаю к мужу заходить справиться о делах, прежде чем по хозяйству идти. Обычаю надо следовать. Во всем! Без обычая, ведаешь ли, все из рук плохо идет в жизни. Предки не зря наши велели нам жить по обычаям. Ты жена моя. Так как жена и поступай. Во всем, Ксеня!

— С завтрева зайду, — согласилась с ним Ксения, притворяясь, что не разобрала намека в его словах. Северский прав — пора было снова вести ту жизнь, что была ранее. Пора принять мужа в своем тереме, впустить в свою постель. Иначе было нельзя ныне…

Далее они шли молча, рука об руку, будто на прогулке легкой были, будто нет меж ними тягостного прошлого, нет страха и боли, нет ненависти и недоговоренностей. Уже у самых ворот Ксения не смогла удержаться и оглянулась назад, на реку, что то и дело нагоняла на песчаный берег волны, стремясь сорвать с привязи многочисленные лодьи. Где ты, Владек? Жив ли? Как здравие твое?