Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Заголосили за спиной испуганные прислужницы, умоляя боярыню не ходить на проклятую могилу. Их страх еще усилился, когда потемнело за считанные минуты небо, налетел ветер, затрепал подолы сарафанов, стал бить в лицо яростными порывами. Ксения едва не упала, вздрогнув от неожиданности, когда вдруг откуда-то издалека прогрохотал гром. Завизжали в голос перепуганные девки, заголосили еще громче, но за Ксенией не пошли, остановились в отдалении, не решаясь продолжить путь. Она оглянулась на них, а потом окинула взглядом вотчину, что открывалась перед ней с этого места: село с избами холопов в низине, церквушку с кладбищем, где отныне будет спать ее подруженька единственная, ее Марфута, а далее за ними — усадьба с высоким деревянным тыном на возвышенности. А дальше, за усадьбой, пологий песчаный берег Щури, где прошлой ночью для Ксении остановилось время…

Она отныне совсем одна. Одна…

Ксения не стала смотреть на одинокую могилу, уже почти потерявшую свои очертания, заросшую травой. Прошла сразу же на обрыв, стала смотреть вниз на волны, которые, остервенев, гнал куда-то яростный ветер.

И вдруг перед глазами встала страшная картина из давнишнего сна — бледная кожа, заострившиеся черты лица, распущенные волосы, которыми легко играет вода, и голубые глаза, неподвижно уставившиеся в пустоту. Лицо утопленницы. Ее лицо…

Ксения смотрела в волны, яростно набегающие на берег где-то внизу под обрывом и видела в этих волнах маленькую женскую фигурку. Всего один только шаг… только один…

Она еще ближе наклонилась к манящей ее ныне своей бездонностью бездне, будто что-то желая разглядеть там, в темноте воды, едва держась на ногах от сильных порывов ветра. Остаться тут на берегу, не возвращаться в усадьбу, где ее нынче уже никто не ждет. Только страх и боль живут в тех стенах. А отныне еще и ненависть, ибо она всей душой ненавидит и Северского, не остановившего эту страшную казнь, и Владомира, заробевшего перед боярином и удавившего жену, и эту суку, эту любезную боярскую Евдоксию…

А еще она ненавидит себя. Ведь это она невольно способствовала смерти Марфы, только она виновата в ней. Не приди тогда ей в голову шальная мысль бежать за подмогой к брательнику. Или просто прогнать Марфуту прочь еще тогда, у колодца… Почему она этого не сделала?

— Прости меня, прости… — шептали губы Ксении, а ветер рвал подол сарафана, толкал ее в бездну яростными порывами, бьющими в спину. И она вдруг качнулась под одним таким порывом, оступилась на склоне. Нога поехала вниз, не удержавшись на песке, упал со ступни расшитый поршень, несколько раз перевернувшись в воздухе, невидимо с такой высоты всплеснув воду в Щуре.

Ксения вдруг поняла, что сейчас сорвется вниз, полетит вниз, как упала ее обувка. Стала хвататься за воздух, отчаянно надеясь найти хоть какую-нибудь опору, чтобы удержаться. «Владек, Владек!», — вдруг промелькнуло в голове.

Она уже соскальзывала со склона, когда сильная мужская рука обхватила ее кисть, потянула на себя, отвоевывая ее у шального ветра, у бездны, влекущей к себе. Мужчина прижал ее к себе, и Ксения с облегчением уткнулась в его грудь, вцепившись в шелк его кафтана, по-прежнему боясь, что он не удержит ее, и она упадет с этой высоты. А потом разрыдалась в голос, выплескивая весь страх, все горе, всю боль, что переполняли ее сейчас — горько, с надрывом.

А он гладил ее по голове через черную ткань и едва не плакал сам от страха, что едва не потерял ее сейчас, и оттого, что никак не мог унять ее боль, стереть все ее обиды и горе. Ибо это было самым большим и самым тайным его желанием — чтобы она никогда более не плакала…

Глава 19

За слюдяным оконцем тихо шелестел дождь. Как и в прошлый день, он проливался на землю тяжелыми каплями, шурша на крыше терема. Как и в день до того, и еще за один день. Уже более месяца, весь жнивень {1}, то льет, как из ведра, то просто падает с неба мелкой противной моросью. Совсем изредка стало показываться солнышко из-за серых облаков. Хорошо хоть страду успели завершить — успели-таки холопы убрать с полей зерно, не дали тому промокнуть, не грозит теперь землям боярина Северского голод по весне.

Ксения воткнула иглу в шелк, легко провела ее сквозь полотно и аккуратно вытащила, оставляя на материи ровный стежок. Работа и только работа отвлекала ее ныне от мыслей, что постоянно мучили ее. Стежок за стежком прокладывали руки, нанося на гладкое полотно яркую картинку, и эта механическая работа позволяла не думать, полностью сосредоточившись на рукоделии. Но если днем голову еще можно было обмануть, занять посторонними думами, то по ночам горькие сожаления, боль потери, тоска разлуки наваливались на Ксению со всей мощью. Тогда она соскальзывала с постели и, аккуратно ступая между прислужницами, спавшими на полу, пробиралась к образам, раздвигала занавеси и молилась до самого рассвета, часто кладя поклоны, моля ныне только об одном — о покое исстрадавшейся душе и о помощи в ее недоле, моля о защите.

И чаще обычного Ксения стала ходить в сельскую деревянную церквушку, где не только слушала службу, а просто молча стояла перед ликами, читая про себя молитвы или просто пытаясь отыскать в этой благословенной тишине покоя своей измученной душе. Она знала, что ее поведение уже вызывало толки в вотчине, тихие шепоты по углам, но ей было все равно. Так и проходила мимо, не глядя ни на кого, подняв голову высоко, повязанную черным траурным платом — без тени обычной улыбки, бледная, молчаливая. Не стало более той приветливой и доброй к каждому холопу Ксении, не доносилось более из женского терема смеха и громких разговоров, а лишь горький плач. Казалось, та Ксения, что была ранее, ушла вслед за своей постельницей, своей подругой верной Марфой, казалось, что все-таки сошла в ту бездну у обрыва прежняя Ксения, оставив вместо себя эту бледную тень той, что была. Ушла она вслед за своей любовью, так жестоко отнятой, будто в наказание за ее грехи, вольные и невольные.

Ксения плохо помнила остаток дня, когда схоронили Марфуту, да ведь и времени-то сколько прошло уже. Только то горе помнила, что, казалось, стало таким огромным внутри, что так и норовит разорвать грудь, что никак не хотело уходить вместе со слезами. Муж тогда решил позволить ей выплакаться, а потом, видя, что она не успокаивается, легко подхватил на руки и понес мимо перепуганных девок в усадьбу, укрывая, как мог, от ливня, что хлынул на землю сплошной стеной тяжелых капель. В тереме ее снова опоили маковым настоем, и Ксения соскользнула в столь желанные для нее ныне глубины сна без ночных цветных грез.

Только через несколько дней Ксения нашла в себе силы выйти из терема, уступив настойчивым просьбам своего мужа, переданных через прислужниц. Наконец Северский, устав убеждать ее, пригрозил, что сам придет в женскую половину и вытащит ее в сад, в чем она ни была бы одета, и как бы прибрана ни была. И Ксения подчинилась, заставила себя подняться с постели, позволила девкам привести себя в достойный вид. Да только пошла она на прогулку не в сад, как ожидали от нее, а за ворота усадьбы направилась, к сельскому кладбищу. Она понимала, что нарушает обычаи, что негоже тревожить душу покойницы, пока не минул срок, и та еще не ушла в чертоги небесные. Но ей хотелось хотя бы чуть-чуть почувствовать подле себя Марфуту, быть может, там ей это удастся?

Но к могилам Ксения все же не пошла — остановилась у ограды кладбища, пытаясь отыскать взглядом среди крестов и холмиков гробовых то место, где отныне будет лежать ее Марфа. Она вдруг с удивлением обнаружила, что не одна ныне здесь, что меж могил мелькнула чья-то темная фигура. Сначала Ксения перепугалась до смерти — отпрянула, крестясь, уверенная, что душу чью-то увидала меж крестов, оглянулась на своих девок, стоявших в нескольких десятках шагов от нее. А потом заставила себя взглянуть снова на то место, где видела фигуру, и разглядела Владомира, медленно идущего к ней с кладбища.

— Боярыня, — поклонился он ей в землю, когда подошел к ней ближе. Но в его облике не было почтения, глаза горели каким-то странным огнем, и на миг Ксении показалось, что тот безумен.