Яблоки из чужого рая - Анна Берсенева

Но несчастье живет во мне, и его мне, верно, не избыть уже никогда. Да, я думаю, просто и времени осталось мало – кашель мой перешел в кровохарканье. Джакомо в отчаянии, он не понимает, как это может быть, чтобы в холодной Москве я была здорова, а здесь, в Италии, под солнцем и у моря, развилась чахотка. Он клянет себя за то, что не забрал меня из ресторана, в котором я работала в Берлине, сразу, как только увидел. Хотя мне теперь кажется, что он сразу же меня и забрал. Мое отчаяние и одиночество были так велики, что я отдалась в полную его власть. Я не думала, что это окажется с его стороны так серьезно – мне было все равно, где жить, с кем жить, а лучше бы поскорее умереть. Я и умерла бы очень скоро, если бы не забеременела. Здесь оказалось невозможно от этого избавиться, в католической стране законы очень суровы, и только оттого родился Паоло. Ему нет еще и года, он ничего не понимает, но мне стыдно перед ним за то, что он родился от одного только моего отчаяния и слабости. Я надеялась, что будет хотя бы девочка, тогда, может быть, мне не было бы так мучительно видеть моего нового ребенка. Но судьба и в этом меня не пощадила.

Нельзя рожать детей без любви, а я родила Паоло именно так. Господи, только бы ему не пришлось платить за это! Я верю, что хотя бы Васька будет счастлив, ведь той любви, в которой я родила его, не могло быть сильнее. Но в это можно только верить, даже только надеяться можно на это, а по правде, по главной правде, этого быть не может. И мне страшно оттого, что я понимаю: мой ребенок не может быть счастлив, потому что я бросила его посреди сплошного стыда и горя.

Я не знаю, простила ли тебя за это. Глядя в глаза смерти, надо простить, но я не понимаю, могу ли простить не за себя, а за него. Я знаю только, что люблю тебя до сих пор, никогда не переставала любить и, верно, уже не перестану. И я знаю, что ты любишь меня тоже, и тебе это тоже дано до смерти. Вот единственное объяснение тому, что мы встретились в этой жизни. Но кому, но зачем понадобилось явить на свет нашу любовь? Я не знаю.

Прости меня, Костя, любимый мой! Бог нам с тобою судья».

Анна положила тетрадь на плетеный ивовый столик. Она не могла держать ее в руках – руки дрожали, слезы сжимали горло, и слова: «Но кому, но зачем понадобилось явить на свет нашу любовь?» – стояли перед глазами так, словно были написаны огнем.

Она встала, распахнула двери веранды и спустилась по ступенькам в темный палисадник.

Ни к чему было обманывать себя, восемь лет прятаться за мнимым спокойствием, выдумывать какие-то правила жизни, нужные только для того, чтобы вот именно обмануть себя!.. Все было так, как много лет назад написала эта женщина: зачем-то явилась на свет любовь, которая сделала бессмысленными и покой, и работу, и налаженную жизнь… Все это было только заменой счастью, как привычка варить суп, и во всем этом было не больше смысла, чем в супе.

Одно только было на свете: любовь к единственному мужчине, и любовь эта не исчезла ни от чего – ни от счастья, ни от несчастья, ни от измены, ни от времени.

Что это такое, зачем дано? Анна не знала этого так же, как та всеми забытая женщина, от которой остались одни только хрупкие тетрадки.

Она присела на корточки – ноги ее не держали. Тюльпаны были теперь почти вровень с ее лицом, но она уже не чувствовала в них тревоги. То, что билось у нее в душе, комом стояло в горле, огнем горело в сердце и не давало дышать, – это было сильнее всех внешних тревог.

Глава 14

Анна вернулась в Москву в таком смятении, что все валилось у нее из рук. Да она ни за что и не пыталась браться.

Сергей не появлялся дома уже несколько дней. Анна не знала, что стала бы делать, если бы вернулась после той ночи, когда прочитала последнее письмо Анастасии Ермоловой, от которого вся душа ее перевернулась, – и он оказался бы дома.

Этого она не знала, но больше не обманывала себя, а понимала сильно и ясно, что живет на свете с мучительной любовью к нему и никуда ей от этого не деться.

Но дома его не было.

Она хотела позвонить Матвею, но потом решила не беспокоить сына своим смятением. Конечно, Матвей догадался бы, что с нею что-то произошло. И что она ему объяснила бы? Ведь, собственно, не произошло ничего такого, что можно было бы обозначить как событие. Все случилось только у нее в сердце, а об этом как расскажешь?

Но вечером Матвей позвонил сам, и она постаралась скрыть свое состояние, благо по телефону это было сделать проще, чем лицом к лицу.

В голосе сына звучала знакомая лихость, которой Анна давно уже не слышала. Она сразу встрепенулась: может быть, разрешилась непонятная ситуация, которая так пугала ее все последнее время?

– У тебя что-то хорошее произошло? – осторожно поинтересовалась она. – Бабушка говорит, ты какой-то неспокойный был, когда к ней заезжал, и я тоже давно замечаю…

– Приметливые вы не в меру, милые дамы! – засмеялся Матвей. – И где вас, таких, только берут? У меня вон девчонок уж, кажется, сколько перебывало, не сосчитать, а хоть бы одна что-нибудь такое заметила. Разве что с фингалом под глазом приду – тогда спросят, где это я так нажрался, хоть я им раз сто про тренировки талдычил. Ну, можно считать, хорошее произошло, – сказал он. – Хотя тебе, наверное, покажется, не очень…

– Матюшка, объясни понятнее, для тупых, – попросила Анна. – Так хорошее или не очень?

– Ну, я расплевался с депутатом.

– По-моему, лучше и быть не может! – воскликнула она. – Все-таки ты взрослеешь. – И тут же спросила: – А диплом?

– Диплом еще не купил, – снова засмеялся Матвей.

– Я не о покупке. То есть я даже не диплом имею в виду, а университет.

– Университет… Тут, понимаешь, мам, такая вышла параша… То есть неловкость, – поправился он, зная, что мама не любит выражений, которые, как она говорит, «через пять лет ни одному человеку уже не будут понятны». – Из университета меня, пока суд да дело, отчислили.

– Так надо же срочно восстановиться! – ахнула Анна. – А если в армию заберут?

– Уже.

– Что – уже? – не поняла она. – Как – уже?! Откуда ты звонишь, Матвей?!

– Ма, да не волнуйся ты так, я не со сборного пункта еще – со своей личной трубы звоню, из своего личного «бумера»! – перебивая ее крик, завопил он. – Я домой еду, мама, ну и решил тебе позвонить!

– Объясни мне, пожалуйста, четко и внятно, что произошло. – Анна села на козетку; у нее дрожали колени. – А еще лучше направь свой восхитительный «бумер» прямо в мою сторону.

– Не-а, – отказался Матвей. – Я тебя боюсь, ты ругаться будешь.

– Буду, – подтвердила Анна. – А ты бессовестный и трусливый ребенок, боишься в глаза мне посмотреть!

Его зеленые «подзаборные» глаза представились ей при этом во всей их бесстрашной красе.