Паутина - Весела Костадинова

стояла только одна картинка — папа, лежащий на столе. Его глаза, в которых уже не было жизни.

И теперь я знала, что это былоудобнокому-то.

— Лиа… — голос Игоря был близко, слишком близко.

Я зажмурилась, пытаясь унять дрожь.

— Я не могу… — голос был хриплым, чужим. Я сжала ладонями виски, вцепившись в себя, лишь бы не разлететься на осколки. — Я не…

Открыла глаза.

На экране ноутбука мелькала фотография с кладбища. Холодные серые камни, черные фигуры, венки, траурные лица. И я, стоящая у самого края могилы. А рядом — Игорь, одетый в черную куртку. Его лицо повернуто ко мне, он что-то говорит и держит надо мной зонт. Его вторая рука чуть приподнята, словно он хотел обнять, положить ее мне на плечо, но так в итоге этого и не сделал. Фотография поймала миг, миг его заботы, его неравнодушия.

— Кто это снимал? — пораженно всматриваясь в изображение, спросила я.

Все молчали.

— Тот же, — вздохнул, наконец, Игорь, — кто снимал меня и твою бабушку.

— Да, — согласился Василий, задумчиво глядя на экран. — А вот и момент, когда в поле их зрения попадает твой декан, Лиана.

Он откинулся на спинку стула, склонив голову набок, словно оценивая снимок.

— Согласись, весьма говорящая фотография. Их законная добыча, а рядом — красивый, статный мужчина, — Василий усмехнулся и бросил быстрый взгляд на Игоря. — А Игоря у нас можно в журналы снимать. Гош, прости, но тут дюже зависть берет, блин, ведь везет кому-то с внешностью!

Игорь только фыркнул, но ничего не сказал.

— Да еще и явно не ровно дышащий к жертве, — добавил Василий с многозначительной улыбкой, но взгляд его оставался серьезным. — Нда…. Хороша фотография, ничего не скажешь. Вот и начинает собираться вторая папочка, только теперь уже, голубка, не на тебя. И что они выясняют? А выясняют, полагаю, многое. Тут уж из области моих предположений, ибо доказательств у меня нет. Игорь Роменский, 35 лет, сын известного отца, сам успешный ученый, уехавший из Москвы, поскольку задолбался доказывать, что он не просто сын Андрея Роменского, а сам из себя кое-что представляет. Красавец и любимец баб, хоть за блядством замечен и не был, не поверишь, даже Катька вон под впечатлением была, ай! Стерва!

— Еще раз, Вася, и я тебе эту корзину вместе с ягодами на голову надену, — совершенно спокойно пообещала невозмутимая Катя, потирая ладонь, которой только что отвесила очередную затрещину другу.

— Молчу, молчу, злая женщина. Но самое главное — сын старого друга и ученик Льва Романова, а значит — близкий к семье человек. Ну или может стать таковым. Сумеет ли устоять перед его очарованием молодая, наивная девушка 20-ти лет? А Лиана? Устояла бы?

Меня затрясло от беззвучного, истерического смеха.

— А я и не устояла…. — руки ходили ходуном. — И сама же все и рассказала….

Игорь резко соскочил со своего места, стул с глухим стуком задел ножкой пол.

— Что? — его голос был острым, как лезвие, но я не могла больше ни остановить этот смех, ни справиться с накатившим ужасом и пониманием того, как я подставила и себя и его.

— Ну, голубка, просвети нас об обстоятельствах твоего знакомства с семьей Владимировых, — Василий постарался говорить спокойно.

Я глубоко вдохнула, стараясь подавить остатки истерики.

— Наталья звонила не мне, она звонила маме, — голос звучал глухо, будто говорил кто-то другой. — Она была единственной, кто услышал меня, кто понял мою боль. Я… Я была одна. Совсем одна.

Я рассказала. О первых звонках этой женщины. О том, как легко и естественно Наталья вошла в мою жизнь. О том, как она не просто слушала, но слышала, как подбирала слова так, что они попадали прямо в сердце. Как будто она знала меня лучше, чем я сама.

— Классика, — кивнул Василий, не осуждая и не укоряя. — У тебя, малышка, выбора не было. Наталья Владимирова — доктор психологии, стажировку проходила в Германии и США. Она расколола тебя на раз-два. Тем более твой психологический портрет был у нее на руках. А теперь про Игоря расскажи.

Я не могла вымолвить ни слова. Не могла даже голову повернуть в его сторону.

— Лиана, послушай, — впервые за долгое время в голосе Василия прорезались по-настоящему теплые нотки, — ты не единственная совершила кучу ошибок, ты не одна наворотила дел. По-настоящему ни у тебя, ни у кого другого шансов выпутаться практически не было — они профессионалы, они знали на чем играть. Если бы ты обогнула одну ловушку — за ней стояла не одна другая. Понимаешь?

— Я… это было… — мне стало трудно дышать, — Игорь говорил со мной накануне…. Вызвал к себе, и мы… мы говорили о моей подруге….

Василий приподнял бровь и посмотрел на Роменского. Тот резко выдохнул и закрыл лицо рукой.

— Хорошо, голубка, вы говорили и….?

— И я полная, феерическая идиотка….

— Да мать вашу, — Василий терял терпение, — что там у вас произошло? Игорь, может ты мне уже скажешь? Ты что, глупостей натворил?

У меня полыхало и лицо, и шея, и уши. Поднять глаз от стола я попросту не могла.

— Похоже, — услышала глухой голос, — что так.

— Как вы оба меня сейчас бесите…. — выдохнул Василий. — А ну-ка оба говорите!

— Он не виноват! — я старалась справиться с голосом. — Это все я… я психанула… мне была невыносима его жалость ко мне…. И я…. он похвалил Дашку… а я…. я…. не знала, что с этим делать. Ей рассказать или…. Просто не обращать внимания, или….

— То есть ты стала ревновать? — наконец, закончил за меня Василий. Я молча кивнула, мечтая исчезнуть с лица земли. — И поговорила об этом с единственным человеком, которому доверяла, так?

Я снова кивнула, вцепившись в край стола так, что побелели пальцы.

— Роменский, — в голосе Василия послышался яд, — ты совсем дебил? Ты до 35 лет дожил и так и не научился говорить с девушками? Я тебя, блять, чему учил? Этому? Ничего умнее не придумал, да? Это твое «знаешь, Лиана, ты мне нравишься»?

Мне казалось я участвую в странном, нереальном спектакле, не очень понимая, о чем идет речь.

— Не, ну я тебя поздравляю, своей цели ты добился….

Игорь громко выругался, а потом вдруг опустился передо мной на колени, заставляя посмотреть на себя.

— Лиа, прости меня, — он мучительно краснел. — Я хотел вызвать у тебя хоть что-то. Пусть даже злость. Пусть даже ревность. Я не знал, как еще можно было пробиться к тебе через стену холода, которой ты себя окружила. Это не ты дура, это я провоцировал тебя. С самого