Первенцы - Дарья Чернышова

Всегда, повсюду, куда бы он ни отправился, они – за его спиной.

Эпилог

Башня

Есть на свете люди, утверждающие, что им снятся особенные, странные сны – видения, которые потом сбываются наяву. Ортрун Фретка не из таких людей. Она всегда знала: если ей что-то приснилось, значит, уже сбылось.

И этой ночью она видела занесенный снегом курган Марко Ройды, могучего Крушителя Черепов.

Он получил почетное прозвище на войне – Ортрун помнила эту историю, как помнила и день, когда в Сааргет прибыл гонец с вестями о мире. Ей было тогда лет девять, она бежала во двор сломя голову, услышав о том, что кто-то приехал, думала, это вернулся отец. Но отец задержался, потому что участвовал в сейме берстонских господ.

Взрослые суеверно шептали: «Война наконец-то кончилась». Однако маму эта новость совсем не обрадовала: сжав письмо в кулаке, госпожа Мергардис жестом отослала гонца прочь и ушла. «Мир – это ведь хорошо?» – спросила Ортрун брата-близнеца, потому что он стоял ближе всех. Освальд высморкался в рукав и ответил: «Только когда ты выигрываешь».

Мама, которую очень красила поздняя беременность, сидела в спальне у камина, где сгорало ненавистное письмо, гладила живот и плакала. Когда подошла Ортрун, взяла дочь за руку и сказала: «Запомни, милая: пусть каждая слезинка твоя станет каплей крови твоего врага».

Тогда никто и подумать не мог, насколько пугающе точно исполнится это пожелание.

Спустя пару недель Ортрун, играя с братом в салки, споткнулась и разбила коленку. Стало так больно, что она заплакала, а Освальд испугался и сразу позвал маму. «Думает, я пожалуюсь и скажу, что это он меня толкнул», – решила Ортрун, но мама не беспокоилась об ушибленной коленке. Обнимая огромный живот, госпожа Мергардис села напротив дочери и вытерла платком ее слезы. На ткани проступили алые пятна.

«Мама, она теперь что, умрет?» – шепотом спросил Освальд. Госпожа Мергардис очень серьезно ответила: «Мы все однажды умрем, мой мальчик. А сейчас давай договоримся, что это, – она скомкала окровавленный платок, – будет нашей с вами тайной».

Много позже Ортрун осознала, что в стенах ее родного замка нет ни одного камня, который не знал бы какой-нибудь тайны. Разбитая коленка со временем зажила, госпожа Мергардис легко и быстро разрешилась от бремени, насовсем вернулся домой отец, и в Сааргете появился Марко.

Вслух они называли его другим именем. Не только седые волосы делали нового начальника стражи похожим на древнего старика – еще молчаливость и тяжелый, печальный взгляд. Ортрун поначалу побаивалась этого человека, старалась обходить стороной, чтобы не превратиться в ледышку от соприкосновения с его холодностью.

А однажды, когда Ортрун в шутку пряталась от брата в темном углу коридора, Марко шел мимо и почти незаметно ей подмигнул. Она даже забыла расстроиться от того, что убежище раскрыли, – так необъяснимо подействовала эта мелочь. Когда Освальд сказал, что начальник стражи станет учить его обращаться с оружием, Ортрун приосанилась и заявила: «Я тоже хочу».

Господин Артуш искренне не мог понять, как это ей взбрело в голову, а мама неожиданно горячо поддержала. Отец растерялся еще больше: «И зачем же, по-твоему, такие навыки юной госпоже?» Мама с улыбкой ответила: «Например, отбиваться от женихов. Они бывают докучливы. Правда, Артуш?» Отец рассмеялся: «Ну, я-то в конце концов своего добился. Значит, не докучливый, а настойчивый».

Вскоре он совсем перестал смеяться: болезнь, коварная и жестокая, меньше чем за год съела его изнутри. Мама утверждала, что господин Артуш привез эту заразу из Хаггеды, вот только кроме него никто не заболел. Младенец, названный в честь деда Модвином, даже не мог понять еще, кого хоронят, когда насыпали над телом отца курган.

У госпожи Мергардис от горя пропало молоко, и Марко привез откуда-то Ютту, молодую вдову-кормилицу, хотя таких распоряжений ему не давали – мама почти никогда не признавалась, что нуждается в помощи. И все же кормилицу приняли как должное: сааргетский управляющий вскоре взял Ютту в жены, госпожа Мергардис доверила ей многие хозяйственные вопросы, а Ортрун нашла добрую сестру, о которой всегда мечтала. Именно Ортрун и поблагодарила Марко за это самовольство, а он только кивнул и ответил: «Держи щит ровнее».

Она за много лет ни разу не видела его улыбки – только слышала, как по-особенному менялся голос, когда Марко гордился успехами подопечной. Госпожа Мергардис как-то сказала управляющему: «Он много сил вкладывает в Освальда, но я вижу, что Ортрун – его любимица». Она тогда впервые задумалась об этом и осознала, что мама права. Стало тепло и приятно, как никогда прежде, и Ортрун взялась за тренировки с таким воодушевлением, что однажды едва не сломала брату обе руки. Марко успокоил ее и потрепал по взлохмаченным волосам: «Побереги этот задор для докучливых женихов». Ортрун выпалила: «Мне не нужны женихи!» – но никто не понял тогда, что она имела в виду. Она и сама не до конца понимала – только время все расставило на места.

Когда прошла памятная трапеза по господину Артушу, в Сааргете наступили спокойные времена: виноград от года к году родился славным, подрастали дети, полнились сундуки. Ортрун, приучившейся прятать слезы от посторонних, почти вовсе не приходилось этого делать – не так уж часто возникали поводы поплакать. Беспокоило только, что никак не наступает пора ее женской зрелости.

Освальд все пытался выяснить, о чем таком шепчутся с госпожой лекари, но Ортрун отгоняла его, как муху – сомнениями и страхами она делилась только с мамой, Юттой и Марко. Иногда они собирались за столом всемером: госпожа Мергардис с детьми, управляющий с женой и начальник замковой стражи. Ребенок Ютты, которого она кормила вместе с Модвином, не дожил и до двух лет. «Теперь у меня большая семья, – с улыбкой говорила она, – я счастлива».

Как только пришло для этого время, Освальду подобрали невесту из хорошей семьи: приезжали даже представители, чтобы заключить брачный договор. Самой свадьбы предстояло еще дождаться – девочка оказалась чересчур юна, но все решили, что это к лучшему. Мама часто повторяла: «Когда мне исполнилось четырнадцать, я отказала первому жениху». Когда Ортрун исполнилось четырнадцать, она написала Марко письмо.

Длинное, на трех листах, исцарапанных пером с обеих сторон – писарь часто журил ее за слишком размашистый почерк. Пока начальник стражи сопровождал брата на первой большой охоте и комната его пустовала, Ортрун тихонько туда пробралась и оставила