Первенцы - Дарья Чернышова

Гашек зачем-то кивнул в ответ и поднял глаза: громила, расправившись со стаей, крушил секирой один за другим шлемы и щиты, а Танаис шла по его следам. Гашек осознал, что ему не успеть. «Почему Итка не стреляет? – пронеслось в голове, и следом: – Я могу стрелять». Плевать, что в меткости до Соловья ему далеко, теперь нет времени сомневаться.

Среди лежащих на земле трупов по характерной детали доспеха оказалось нетрудно узнать Кулхавого – по лицу, почти полностью содранному острыми когтями, узнать его уже никто не смог бы. Лук остался при нем, и Гашек, перевернув тело хорунжего, достал из-под него полупустой колчан. «У Кулхавого тырить – себе дороже», – сказал однажды кто-то из наемников. Знали бы они тогда, что их ждет.

Спасающихся бегством людей Гоздавы нагоняли колдовские звери: наверное, нужно родиться везучим господским ублюдком, чтобы в такой передряге выжить. Вытерев испарину со лба, Гашек положил стрелу на тетиву.

Он сделал несколько шагов вперед, но стрела все равно не долетела до цели. Гашек набрал в грудь воздуха. В нос ударил запах мокрой шерсти, послышался хруст, а потом рядом выросла огромная живая гора. Даже не поведя ухом в сторону Гашека, медведь облизнул окровавленную морду и зарычал. Руки задрожали, но стрела хотя бы не соскакивала с тетивы.

Саттар сметал со своего пути людей, как серп срезает колосья. Земля всходила буграми там, куда он ступал, но хаггедец твердо стоял на ногах. Танаис добивала выживших. Вторым выстрелом вместо громилы Гашек едва не задел ее – промахнулся. Хаггедка взглянула на него и печально улыбнулась. «Ч-ху, ошибки», – сказала она, когда он учился стрелять. Он вспомнил: надо легче отпускать тетиву.

Гашек натянул лук снова. Медведь сорвался с места. Итка сделала несколько шагов назад, когда погиб последний из ее защитников. Гашек выстрелил. Стрела попала Саттару в бедро. Громила оступился, рявкнул от боли, замахнулся и ударил Итку секирой в живот.

Крик застрял у Гашека в горле. Хаггедец отшатнулся, перехватил рукоять оружия, но от медведя оно не спасло. Месиво из истошных грудных звуков, звериных и человеческих, закладывало уши, как остывший воск. Гашек побежал. Словно через туманную завесу он видел, как Итка падает на спину, как склоняется над ней, протягивая к шее окровавленную ладонь, Танаис. Потом хаггедка исчезла, растворилась в тумане, а Гашек поскользнулся на мокром снегу. Последние шаги прополз на коленях, отбросил в сторону расколотый пополам щит, обнял Итку за плечи. Она вздрагивала на каждом вдохе, худенькая, легкая, совсем ребенок – девочка, которую Гашек вынес из огня.

Ее голос сипел и срывался, когда она говорила, больно впиваясь пальцами в предплечье.

– Привези… его сюда.

– Кого? – Гашек сглотнул каменный ком в горле. – Кого привезти? Я не понимаю, Итка.

– Папу, – шепнула она. – Будем все… вместе.

«Нет, – хотел сказать он и не сказал, – ты ляжешь в землю лет через сорок, но сперва я облысею, состарюсь и умру на твоих руках». Вот как должно быть, такая у них судьба: он видел ее рождение, она увидит однажды его смерть. Он говорил, что ей сейчас нужно в Столицу, ведь снег уже не тает, началась настоящая зима, а сейм не станет долго их дожидаться. Гашек говорил, тормошил Итку, потом кричал, но она ему не отвечала. Поднявшийся ветер зашевелил длинные темные локоны, и Гашек, безотчетно убирая их от ее лица, ощутил укус холодного металла.

Она умерла с открытыми глазами. На шее остался тонкий след от шнурка.

Солнце начисто выжгло с неба росчерки морозных облаков.

Гашек не сразу нашел место, где до пожара росла знаменитая ольха, но не мог ошибиться. Оно находилось чуть в стороне от других курганов: раньше на них падала тень высокой кроны. Гашек копал руками, пока кто-то почти насильно не сунул ему лопату. Казалось, на ее острие видна смешанная с почвой кровь. Когда полностью скрылась под землей черная ткань, Гашек сделал короткую передышку.

На поле боя Отто Тильбе отдавал распоряжения выжившим воинам. Люди Корсахов таскали трупы, от которых иногда приходилось отгонять растерянных, обозленных зверей. Гашек вдохнул, глубоко, прерывисто, зажмурился и коснулся вплетенной в бороду золотой серьги. Приступ, казалось, передумал к нему приходить. Хорошо. Еще нужно закончить дело.

Когда Гашек открыл глаза, рядом с ним оказался Отто. Положил ладонь на курган, опустил голову, долго молчал. Потом распрямился и, с трудом вытягивая изнутри слова, сказал наконец:

– Я могу дать тебе место управляющего в Кирте.

Вдалеке невысокий человек пытался топотом и громким криком отпугнуть стаю птиц от кабаньей туши.

– Нет, – ответил Гашек. – Я туда не вернусь.

– Твое право. Ты свободен, но помни, что об этом, – Отто показал на золотую серьгу, – никто не должен знать. Для всех она жива.

Не осталось сил задавать вопросы. Гашек ответил коротко:

– Обещаю.

– Поклянись ее курганом.

Гашек крепко сжал кулаки.

– Я подвел ее, – тихо произнес он. – Больше такого не будет. Клянусь.

– Хорошо. Теперь извини меня, я должен продолжать путь.

Путь на вершину столичной горы – сложная, опасная дорога. «Всякое может случиться, правда? – говорил Бруно, не только сегодня, но и раньше, когда рассказывал, из чего сделаны господа. Объяснял: – Они мрут как мухи. Бывает, поскальзываются на мокром полу, падают из крепостных бойниц».

– Ни в коем случае не останавливайся в корчме у Эноли, – предупредил Гашек. – И обходи стороной бордели.

Птицы оставили мертвого кабана в покое, и воины смогли, наконец, достать из-под него тело одного из товарищей.

– Что еще? – насторожился господин Тильбе.

– Мне больше ничего не известно. У Бруно везде могут быть свои люди, так что оглядывайся почаще. – Гашек ненадолго умолк, зацепившись за зыбкую мысль, и вспомнил: – Нет, есть кое-что. Драгаш Гроцка. Не знаю, кому он служит, но…

– Синякам, – перебил Отто. – Ему платят Иголки. Если это все…

Он вздохнул и развел руками, но Гашек сказал:

– Не все. У меня есть просьба. – Отто кивнул: «Я слушаю». – Отдай мне ее лошадь.

Вечерница будто не заметила смены седока, только лениво повела ушами, когда он обратился к ней по имени. Кто-то из людей Тильбе сказал, что кобыла немного странная, и Гашек ответил: «Я знаю». Он видел, как со скрипом открылась дверь повозки, и оттуда вывели за руку девушку с темно-рыжими волосами. Она окликнула Отто; он прервал разговор с оруженосцем на полуслове, подошел к ней и крепко обнял, а она обняла его в ответ.

Закружили над пепелищем беспокойные вихри. Старая кормилица Гавра говорила, что духи умерших со временем становятся ветром. Гашек развернул Вечерницу на восток. Ветер шептался с курганами Старой Ольхи.