Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

что это место слишком красивое для нашего фильма… Само по себе оно очень интересно, но для нашего персонажа, несмотря на то, что он интересуется архитектурой, это слишком, на мой взгляд. Это вовсе не означает, что наш персонаж всё время должен находиться рядом с каким-то гениальными архитектурными сооружениями».

Творческий профиль деятельности главного героя казался соавторам наиболее подходящим. Собственно, это само по себе многое объясняет, если человек путешествует по Италии. Увлечение архитектурой «смотрелось» бы лучше, чем связь со словесностью. В конце концов, кино — искусство визуальное, а демонстрировать предметы зодчества проще, чем текст. Не читать же снова стихи, как это только что было в «Сталкере». Кроме того, именно ошеломляющее великолепие итальянской архитектуры позволило бы педалировать тему отторжения протагонистом красоты.

Однако, обсуждая посещение Тарковским Лечче, нельзя не обратить внимание вот на какой момент. Разговор с упомянутым священником в фильме проходит непосредственно перед базиликой Санта-Кроче. Он начинается, пока оператор делает наезд на пеликана с фронтона храма (см. фото 43, третий справа в ряду существ). После приведённых выше слов, экскурсовод произносит: «…Под собором находится древняя часовня. Там сорок восемь колонн со своей особенной симметрией… Вниз спускались на ужин. Там сейчас очень хороший священник, правда, немного вспыльчивый. Он вам всё покажет и расскажет. И ещё на полу — мозаика. Она символична и восходит ко временам ещё до Данте… Дело в том, что здесь, на юге, существовала культура, в том числе и литературная, которая предшествовала Данте[182]». Оставим странный смысл сказанного в стороне. Важно, что далее через склейку с проходящей по крипте Лорой Гуэрра зритель попадает в помещение, где уже другой священнослужитель — надо полагать, тот, что был анонсированный как «хороший, но вспыльчивый» — рассказывает об упомянутом мозаичном поле, изображающем дерево. Новый экскурсовод сообщает: «Все культуры: индийская, персидская, египетская, месопотамская, скандинавская, норманнская, греческая, платоническая, августианская, библейская, бретонская — все они на этом дереве, поскольку во всех культурах есть что-то истинное. И человек, чтобы себя обогатить, сохраняя собственное кредо, политическое и религиозное, берёт то, чего ему не хватает, из других культур. И таким образом обогащается. Так что он постоянно остаётся открытым для нового, не закрывается. Эта концепция была признана Вторым Ватиканским собором[183], но мы и прежде жили по ней. Это библейская концепция. Так что мы можем вести исполненный уважения диалог со всеми культурами. Без каких-либо препятствий, без идеологии».

Однако стоит войти в базилику Санта-Кроче (см. фото 45), как становится ясно, что мозаичного древа в ней нет. Забегая вперёд, скажем: этот уникальный пол находится в кафедральном соборе Отранто, следующего города по маршруту. Однако «Время путешествия» смонтировано таким образом, что сомнений не остаётся — он в Лечче, и масса обстоятельств собирает повествование воедино. Что это? Случайная оплошность, связанная с обилием посещённых мест, или же режиссёрский замысел? Такие вопросы наводят на мысль, что именно фильм «Время путешествия» до поры — до начала непосредственной работы над «Ностальгией» — становится подлинным маршрутом Тарковского по Италии, ведь эта лента показывает, как страна отразилась в его сознании.

Действительно, описанный пол является одной из важнейших достопримечательностей юга Апеннинского полуострова. Нет ничего удивительного, если он проассоциировался с не менее выдающимся фронтоном Санта-Кроче, а не с аскетичным фасадом кафедрального собора Отрано (см. фото 46). В каком-то смысле режиссёр восстановил эстетическую справедливость в своей Италии — той стране, которая возникает на стыке кадров в его фильмах. Это первый прецедент монтажной игры с географическим и культурным пространством, и он тем более интересен, поскольку имеет место в документальной картине. В «Ностальгии» же подобных случаев будет великое множество.

Необходимость как можно скорее узнать о чудесном мозаичном поле подталкивает нас к тому, чтобы спешно переместиться в Отранто. Основанный ещё во времена Великой Греции, этот город похож на Таранто вовсе не только названием, но и многими историческими обстоятельствами. Его центральным строением тоже является крепость, а важнейшими событиями прошлого — войны. Однако, видимо, в разнице между слогами «от» и «та» кроется корень того, что сейчас Таранто — региональный центр и военно-морская база, а Отранто — малюсенький курорт с крепостной стеной и бойницами (см. фото 47), напоминающими о героическом прошлом.

В эпоху Великой Греции город назывался Гидрос. Можно подумать, будто такое имя отражает морскую природу, но использование романского корня «гидро» вместо греческого «аква» настораживает. И небезосновательно. Дело в том, что этимология восходит не просто к «воде», а к совершенно конкретной — относительно небольшой реке[184] Идро. А вот происхождение имени реки связано с вокабулой «одра» — «вода» — на языке древнеиталийского племени массапов, проживавших здесь. Когда власть перешла к Риму, название изменилось на Идрунтум. Самый восточный город-порт, расположенный на окончании «каблука» полуострова, был ключевым пунктом переправы через Адриатическое море, а следовательно — важным торговым центром, вторым на этом побережье после Бриндизи, «отодвинувшем», как мы отмечали, и Таранто. Впрочем, когда Отранто получил право чеканить собственные монеты, он вырвался на лидирующие экономические позиции. Прогуливаясь сейчас по его улочкам, трудно поверить, что столетиями этот населённый пункт был морскими воротами между Востоком и Западом, что за право контроля над ним сражались мощнейшие военно-политические силы разных эпох — византийцы, готы, норманны, швабы, потом Анжуйский и Арагонский дома. В 1095 году в местном кафедральном соборе двенадцать тысяч рыцарей-крестоносцев получили благословение и отправились в Первый крестовый поход.

К XII веку в Отранто образовалась община из пятисот иудейских семей, которые, помимо торговли, занимались богословием и искусством. Множество образцов еврейской поэзии и исторической прозы было написано здесь. Примерно в то время в среде раввинов возникла поговорка: «Из Бари [столицы Апулии] исходит закон, а слово Божье — из Отранто».

Однако 11 августа 1480 года произошла катастрофа — город захватили турки под командованием султана Мехмеда II. Большая часть строений была разрушена, тысячи жителей погибли, причём восемьсот из них публично казнили напоказ. Папа римский Сикст IV призвал европейские страны выйти в очередной крестовый поход против «неверных», но мало кто поддержал эту инициативу. Существенные силы предоставили только Венгрия и Неаполитанское королевство. Мехмед II умер в 1481 году, и турки отступили, хотя их набеги повторялись ещё неоднократно.

Это был один из самых мрачных периодов истории юга Италии, но вопреки всему в сумраке келий происходило настоящее гуманитарное чудо: всё это время, несколько столетий, группа монахов-василиан собирала самую объёмную библиотеку Западного мира. Более того, они же учредили при ней первую специализированную школу, в которой обучали студентов со всей Европы. Особо следует