Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов

государя, я пригласил к себе моего достойнейшего помощника, генерала Вернандера, и передал ему в тот же день свою должность.

Прежде всего нужно было очистить мою должностную квартиру. Мы с женой нашли в Коломне[54], на Большой Мастерской[55], меблированную квартиру, которая в качестве временной для нас годилась. Германский подданный, которому она принадлежала, при объявлении войны уехал в Берлин.

Жена моя просила тогда Ростовцова (камергера императрицы) принять от нее благотворительные учреждения, склады, денежную кассу, прачечные и прочее – и отошла в сторону от благотворительности.

Вскоре нашли мы хорошую квартиру на углу Офицерской улицы и Английского проспекта, в той же части города.

Из письма государя уже видно было, что это – интрига, инсценированная великим князем Николаем Николаевичем. Министр двора граф Фредерикс этого и не оспаривал, когда я к нему обратился, чтобы узнать, должен ли я явиться к государю по случаю моего назначения членом Государственного совета.

После возвращения государя из Ставки я получил приказание представиться его величеству в Царском Селе.

Почти час я пробыл у него. О том, что происходило в Ставке, не упоминалось ни словом. Я доложил государю то, что осталось еще неисполненным от последнего моего доклада его величеству до отъезда в Ставку, а также вопрос о демобилизации. Уроки событий после японской войны должны были послужить установкой для организации демобилизации после этой войны, – что будет несравненно труднее, так как коснется не части армии, а всех вооруженных сил. Для благоприятного течения демобилизации уже необходимо приступить к подготовительным работам. Так как Поливанова я не видел и, вероятно, не увижу, то все свои соображения я представляю на благоусмотрение его величества, на тот случай, если они ему понадобятся.

При прощании царь меня поцеловал и сказал:

– С вами, Владимир Александрович, я не прощаюсь, а говорю: до свидания!

Но никакого свидания больше не было…

Что росло и готовилось расцвести лично для меня, об этом тогда я не имел никакого представления. Прием царя меня совсем успокоил, и я шел в мой новый дом с таким чувством, что в скором времени где-нибудь на фронте получу корпус.

После моей напряженной и многосторонней работы во главе колоссальной деятельности Военного министерства, которую так внезапно должен был покинуть, я, что называется, очутился не в своей тарелке, не зная, что мне делать.

Наступила своего рода реакция, и мои годы предъявляли свои права. Поэтому я с большим удовольствием принял приглашение моего верного, многолетнего друга и издателя в его имение под Курском. Владимир Антонович Березовский был одним из тех немногих, кто после моего крушения мне не изменил.

Из этого его прекрасного имения на несколько недель я проехал в Финляндию, на Иматру, где большую часть времени провел на рыбной ловле.

* * *

Силоти изобиловала прекрасной рыбой: форель, щука, окунь, лосось. Однажды мне удалось поймать 13-фунтового лосося, с которым пришлось немало побороться, чтобы вытащить его.

В середине июля приехал на Иматру принц Александр Петрович Ольденбургский (тут вообще собиралось избранное общество), затем приехала и моя жена на несколько дней. Основанием для разговоров служило, конечно, положение дел на театре военных действий, – газет почти не читали, но критики и споров было достаточно. Как-то раз наше общество дружно объединилось вкруг призыва М.О. Меньшикова: «Мы должны победить!» С этим были все согласны, без различия чинов, положения и направления.

В это время жена моя разобралась со всеми своими благотворительными делами и принялась за устройство нашей новой квартиры.

Через несколько дней после получения известия об освобождении Варшавы я переехал в Петербург. Там узнал о крупном скандале в Государственной думе и нападках на меня и на Верховное командование армией. Я усматривал в этом выступление нашего «народного представительства» в смысле провокации, благоприятной для наших противников.

В течение зимы 1915/16 года мне доставляло большое удовольствие составление очерков петербургского общества, которые в тесном кругу получили особенное одобрение в силу того, что я постарался известные всем лица обрисовать без шаржа, целиком с натуры, не называя имен.

Во многих случаях мне это вполне удалось. Некоторые брошюры, написанные в ядовито критичной форме на темы текущих вопросов, изданы были под старым моим псевдонимом Остап Бондаренко.

Затем я приступил к подготовке описания кампании 1877—1878 годов, работе, к которой давно стремился. В Государственном совете я был неприсутствующим членом, к работам непричастным.

Как отдаленные сверкания молнии, нарушали мой покой газетные статьи, в 1916 году одиночные, затем чаще и чаще, с нападками на меня и клеветой.

Они предвещали бурю, которая собиралась над моей головой, но я не мог угадать, с какой стороны она разразится.

В это время мои враги не дремали. До тех пор пока великий князь Николай Николаевич был Верховным главнокомандующим, то есть до августа 1915 года, он собирал против меня материал таким путем, чтобы я об этом даже и не подозревал. Лишь в феврале 1916 года начали долетать до меня слухи, которые исходили от какой-то комиссии, учрежденной Поливановым.

Из моего дневника 1915 года:

«30 июля (12 августа). „Чем больше узнаю я людей, тем больше люблю собак“, – сказал умный человек. Я всецело присоединяюсь к нему. В Петрограде это особенно верно – убеждаюсь в этом ежедневно на примерах лиц, служивших со мной, а теперь не знающих, как угодить и отличиться в моей травле. Как мало порядочных людей!

2 (15) августа господин Караулов заявил в Государственной думе о моем якобы близком знакомстве со Шпаном. Оно заключалось в том, что единственный раз он был у меня на приеме, и после этого разговора я сообщил о том, что его надо выслать, что и сделали.

7 (20) августа. Известия с театра войны до того неутешительные, что предстоит, по-видимому, отступление наших войск по всему фронту. На какие позиции отойдут – Ставка самостоятельно этим ведала и Военное министерство не посвящала в свои планы, поэтому трудно что-либо сказать. Может быть, и в этом виноват военный министр?

14 (27) августа. Полковник Балтийский, командир 291-го пехотного Трубчевского полка, был у меня и говорил, что недостатка снарядов и патронов в том виде, как здесь рассказывают, на театре войны не было.

25 августа (7 сентября). Говорят, деятельность управлений военного ведомства замерла. Никто не решается что-нибудь делать, боясь подозрения в «мошенничестве». Сам управляющий очень занят бумажным делом, дела не двигаются, залежей масса.

27 августа (9 сентября). Верховный главнокомандующий назначен наместником на Кавказ, государь вступил в командование действующей армией. В добрый час. Верховный вождь армии взял