Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов

Это отвечало его строго руководящему принципу не нарушать междуведомственных границ. Он признавал вмешательство военного министра в область действий Верховного главнокомандующего излишним. С этим свойством при высочайших докладах приходилось считаться всем министрам; великий князь же тем самым был застрахован от непостоянства со стороны государя и вследствие этого от критики третьего лица. При таком отношении царя для великого князя явилась возможность его изоляции. А изолированному государю Ставка могла «втирать очки» сравнительно безопасно для великого князя.

Как в Ставке вводили в заблуждение государя, может служить примером подготовка Карпатской операции. Так как я был устранен от присутствия при докладах его величеству во время его поездок в действующую армию, то узнал о ней не как военный министр, а как Владимир Александрович – на обратном пути домой, после разговора царя с Верховным главнокомандующим.

Уговорили тогда его величество собственноручно утвердить намеченную операцию, изложенную в письменном докладе. Государь был в отличном настроении и полон надежды на успех.

Я пришел в ужас, когда узнал от государя о стратегии Ставки! По карте я объяснил царю большую вероятность предстоящей катастрофы.

Я видел, как трудно было государю скрыть свое смущение, но он ничего не сказал.

Катастрофа произошла, как я это и предсказывал его величеству. Впоследствии на суде Янушкевич уверял, что Иванов по своей собственной инициативе полез в Карпаты! Если это заявление Янушкевича отвечает действительности, то это доказывает весьма печальное состояние Верховного командования, если на их глазах такие крупные силы могли предпринимать подобные операции по собственному усмотрению.

Навсегда памятна мне будет поездка совместно с государем в крепость Осовец, в связи с его посещением Ставки в сентябре 1914 года.

В одну из наших поездок, возвращаясь из Барановичей на Белосток, я предложил государю заехать в крепость Осовец, гарнизон которой только что геройски выдержал ожесточенную бомбардировку и отбил атаку немцев. Государь с восторгом согласился на это, но приказал это сделать так, чтобы в Ставке решительно никто об этом не знал.

Так и было сделано. Я и дворцовый комендант, генерал Воейков, участвовали в этой конспирации. В Белосток было дано знать, чтобы приготовили два автомобиля для военного министра, который поедет в Осовец. Распоряжение об этом было сделано уже по дороге, после отъезда из Барановичей.

В Белосток царский поезд прибыл еще до рассвета, и когда ко мне подошел адъютант командующего армией полковник Олсуфьев и доложил, что автомобили прибыли, то подошел в это время и вышедший из вагона государь, заявив, что он поедет со мной. Погода была дивная, точно по заказу для этой поездки в золотистый день русской осени.

В довольно плохонький двухместный автомобиль, должно быть из взятых по реквизиции, поместились мы с государем, а в другой – Воейков, князь Орлов и, кажется, Дрентельн. Без всякой охраны и предупреждений, довольно скоро проехали мы 54 версты и явились совершенно неожиданно в сильно пострадавшую от огня противника крепость. Верки[53] выдержали бомбардировку хорошо, но все внутренние постройки были разрушены, церковь, казалось хорошо укрытая, пробита снарядом. В ней сейчас же был отслужен молебен. Явился комендант крепости генерал Шульман, отсутствовавший на осмотре повреждений, а затем собран был на площади гарнизон, который удостоился горячей благодарности из уст самого державного вождя русской армии.

После государь взошел на верки и внимательно рассматривал как подступы к крепостному гласису, так и места расположения неприятельских батарей, которые можно было видеть в бинокль.

На память о посещении Осовца я поднял для государя кусок «чемодана», как прозвали солдаты снаряды, извергаемые крупнейшими калибрами осадных орудий.

При возвращении следовавший за нами второй автомобиль почему-то отстал. Когда мы выезжали со станции Белосток, то миновали город, а теперь, подъезжая к нему, наш шофер на одном из разветвлений замялся, не зная хорошо дороги. Государь утверждал, что налево, при этом сказав, что у него память относительно местности хорошая. Поехали налево и продолжали разговаривать, при этом его величество не упустил случая подтрунить над Генеральным штабом, хотя я был в форме Офицерской кавалерийской школы. Не обошлось и без намека на Сусанина, а между тем я ясно видел уже, что Белосток остался далеко позади и виднеется одна лишь фабричная труба. Государь же продолжал уверять, что у него хорошая память на местность «и вот этот лесок налево» – он приметил его, когда ехали в крепость. Но в это время мы докатились до какого-то виадука, которого, несомненно, не проезжали, и государь спросил:

– А это что такое?

– Это то, – доложил я его величеству, – чего мы не видели, когда ехали в Осовец, а теперь мы скоро приедем на суконную фабрику, которая в нескольких верстах к востоку от Белостока.

– Как же теперь быть? – спросил государь.

– Позвольте, ваше величество, быть мне теперь Сусаниным.

Пришлось повернуть обратно. Другого автомобиля не было видно: вероятно, он правильно повернул направо. На первом разветвлении мы взяли налево и попали в город совершенно с противоположной стороны. Случайно, таким образом, государь инкогнито побывал в этом городишке и видел его так, как мы, простые смертные, причем радовался, что его не узнают, а честь отдают мне, генералу, а не ему, полковнику.

Когда мы прибыли на вокзал, там уже давно находились наши спутники, и беспокойство было немалое: никто не мог понять, что случилось, и не знали, что делать, – государь и военный министр исчезли.

Его величество же был в восторге и, шутя, сваливал вину на меня.

Из Осовца, конечно, немедленно донесли в Ставку о том, что крепость удостоил своим посещением государь, и около Двинска его величество зашел ко мне в купе и дал прочесть телеграмму, которую он получил по этому случаю от Николая Николаевича. По комбинации слов, совершенно особой конструкции, это – почтительное опасение за священную особу монарха, который не имеет права так рисковать, а в сущности – гром и молния негодования, скрытая злоба, и, конечно, в Барановичах мое имя в этот день подверглось немалому поношению.

Для того чтобы было ясно многое из того, о чем я буду говорить дальше, как и в начале этой главы, я хочу и здесь коснуться некоторых фактов моей частной жизни, которые, собственно, не представляли бы особенного интереса, если бы о моей жизни не было столько разговоров с целью дискредитировать мою деятельность военного министра. В сущности, то, что я собираюсь рассказать, впоследствии может интересовать лишь бытописателя; кроме того, писатель с богатой фантазией найдет тему для бульварного романа или сенсационного фильма, сюжет которого критика должна будет отвергнуть как нечто неправдоподобное. Уж одно то, что