Анахрон. Книга вторая - Елена Хаецкая

Говорят, именно запахи острее всего будят в человеке воспоминания.

Будят — не то слово. Слишком слабое. Все шесть — или сколько их там у человека — чувств воспряли разом, пробужденные этим густым духом, почти вонью, пережаренного кофе «плантейшн». И еще примешивался неуловимый и не воспроизводимый потом нигде запах, застрявший в волосах и свитерах собравшихся. Сладковатый — анаши, кисловатый — старого пота.

И все это был «Сайгон».

Сигизмунд стоял в «предбаннике», бессмысленно лыбясь от счастья и ощущая себя здесь совершенно своим — с длинным хайром, в странноватом для 84-го года прикиде.

Он был дома. Среди своих.

И мгновенно окунулся в атмосферу полной свободы духа, ради которой, собственно, и ездил сюда все годы, что трудился в Первом Полиграфическом. И раньше, когда учился в ЛИТМО.

Вынырнул Витя-Колесо, вычленив Сигизмунда взглядом. Заговорил утробно-трепещущим голосом:

— С-с-слушай, м-мужик… д-д-д…д-добавь на коф…фе. Н-не хв-ватает…

Сигизмунд развел руками, все еще лыбясь.

— Нету у меня. Самому бы кто добавил.

Витя понимающе закивал и куда-то унырнул.

Блин, неужели действительно так и не выпьет здесь кофе? Ведь это — в последний раз! В самый последний! В пост-последний!

Сигизмунд все явственнее ощущал, что больше шансов не будет.

Кругом тусовались. Аборигенов в толпе было немного — процентов десять от силы. Дремучие хиппи. Остальные в «Сайгоне» были посетители. Гости. Так называемые «приличные люди», интеллигентские мальчики и девочки, которым почему-то вольно дышалось только здесь. И совсем уже спившиеся персонажи. Но случайных людей здесь не водилось. Или почти не водилось.

Полутемные зеркала в торце зала отражали собравшихся, умножая их число вдвое. До какого-то года этих зеркал на было. на их месте находились ниши, где тоже сидели. Потом «Сайгон» на какое-то время закрывали. Делали косметический ремонт. Этот ремонт воспринимался городом очень болезненно. Видели в нем происки партии и правительства в лице близлежащего райкома. Знали бы, что их ждет через несколько лет! Но они не знают. Их счастье.

Одно время после косметического ремонта в «Сайгоне» не было кофе. Якобы в городе дефицит этого продукта. Якобы кофеварки сломались. Или еще что-то малоубедительное. Предлагали чай.

Брали семерной чай — издевательски. Мол, пожалуйста, чашку кипятку и семь пакетиков заварки. Спасибо.

С этим пытались бороться, наливая прохладную воду, чтобы чай хуже заваривался. Чайная эпопея продержалась не долее месяца, хотя оставила болезненную зарубку в памяти. Потом то ли сдались, то ли смилостивились — вернули в «Сайгон» кофе.

После того достопамятного косметического ремонта и появились зеркала…

Кругом велись длинные мутные разговоры, безнадежно затуманивая и без того не отягощенные ясностью мозги. Рядом с Сигизмундом кто-то пытался выяснить у кого-то судьбу какой-то Кэт. В беседу вступило еще несколько пиплов. Нить разговора была потеряна почти мгновенно. Даже Сигизмунду, который не был знаком ни с одной из Кэт, через три минуты стало очевидно, что пиплы имеют в виду по крайней мере четырех девиц по имени Кэт. Судьбы и похождения этих Кэт в разговоре причудливо переплелись. Так, Кэт из Ухты однозначно не могла совершать подвиги, явно позаимствованные из биографии той Кэт, что тусовалась в Москве и была обрита наголо в КПЗ, причем злобные менты сперва поджигали ей хайр зажигалками, а потом уже брили электробритвой. Так и не разобравшись, о какой из Кэт, собственно, речь, пиплы плавно перетекли на совершенно иную тему.

Кругом звучали неспешные диалоги:

— Слушай, ты откуда?

— Из Лиепаи.

— А… Ты знаешь Серегу… Боба?

— А как он выглядит?

— Волосы светлые, бородка жиденькая такая… Он из Киева.

— А… Знаю конечно.

— Он опять в психушке.

— А… Слушай, ты знаешь Томми из Краснодара?

— А как он выглядит?

…Крошечная, очень беременная девица в феньках до локтей бойко поедала чахлый бутерброд и не без иронии рассказывала о потугах Фрэнка создать рок-группу. Мол, она уже перевела для него с английского очень классные тексты. И усилитель купили. На шкафу лежит, большой, как слон…

…И словно въяве видел Сигизмунд комнату, где стоит этот шкаф, — какую-то нору в коммуналке где-нибудь на Загородном или Рубинштейна, эти голые стены в засаленных обоях, исписанные по-русски и по-английски, но больше по-английски, эту вечно голодную тощую кошку, грязноватый матрас на полу вместо постели… И полное отсутствие какой-либо жизни. Принципиальная и исчерпывающая нежизнеспособность.

«…Ой, пойдем, пойдем, пока вон тот человек к нам не привязался. Вон тот, видишь? Я его… побаиваюсь. Знаешь, он недавно решил, что он — Иисус Христос. Пришел в церковь во время службы и говорит: спокойно, мол, батюшка, все в порядке — Я пришел…»

— А тебя как зовут?

— Дима… А в последнее время… (застенчивая улыбка) …стали звать Тимом…

По соседству гуторили об ином. Человек, обличьем диковатый и причудливо сходный с вандалом, захлебываясь слюной и словами, талдычил, что вообще-то он собирается на Тибет. Через Киргизию. Сразу нашел трех попутчиков. Причем один из них на Тибете уже был…

— …Слушай, пойдем домой. Мне что-то холодно.

— Чего тебе холодно?

— Да я джинсы постирал и сразу надел.

— А зачем ты их постирал?..

— …Имя Господа Моего славить дай мне голос!

— Это ты сочинил?..

— Эй, чувачок!

Сигизмунд, завороженно слушавший эту какофоническую симфонию, не сразу сообразил, что обращаются к нему.

— Эй!

Его легонько дернули за рукав. Он обернулся. Перед ним стояла тощая девица с лихорадочно блестящими глазами. Голенастая. В вылинявших джинсах и необъятном свитере неопределенного оттенка. У нее были длинные светлые секущиеся волосы.

— Ой, феня какая классная! — сказала девица и бесцеремонно протянула руку к груди Сигизмунда. Там болталось дидисово изделие. — Можно?

Она подняла глаза. И тут он ее узнал.

— Аська?

Она замешкалась. Опустила руку. Склонила голову набок, прищурилась.

— Вообще-то меня Херонка зовут, — резковато проговорила она. — Слушай, а откуда я тебя знаю? — И уже деловито осведомилась: — Слушай, ты Джулиана знаешь?

Сигизмунд покачал головой. Это ни в малейшей степени не обескуражило Аську-Херонку.

— Может, ты Джона знаешь? Только не того, что в Москве, а нашего. С Загородного. Ну, у него еще Шэннон гитару брал, правда, плохую, за шестнадцать рублей, и струны на ней ножницами обрезал по пьяни. Не знаешь Джона?

Сигизмунд понимал, что может сейчас запросто сознаться в знакомстве с Джоном и наврать про этого Джона с три короба, и все это вранье будет проглочено, переварено и усвоено Великой Аморфной Массой «Сайгона», все это разойдется по бесконечным тусовкам и сделается частью Великой Легенды, и припишется множеству Джонов, умножая их бессмысленную славу.

Однако Сигизмунду не хотелось ничего врать Аське. Не знал он никакого Джона. И Шэннона не знал. И Джулиана — тоже.

— А Фрэнка знаешь?

— Это который с усилителем на шкафу? — сказал Сигизмунд. — Знаю.

— Во! — ужасно обрадовалась Аська. — Слушай, а вот это — «Я позывам Ярилы сердечно рад — та-та-та-та… не помню… Провоняла бромом вся страна, поверьте, это любовь» — не ты для Фрэнка сочинял?

— Нет… Слушай, мать. Угости кофейком. Я тебе феню свою подарю.

Аська нахмурилась.

— Идем.

И деловито протолкалась к одному из столиков. Приткнула Сигизмунда. И тут же напустилась на двоих, попивавших свой кофеек. Те откровенно принадлежали к разряду «посетителей». Однако случайными людьми ни в коем случае не являлись.

Один был тучен, рыжеволос и громогласен. Он что-то с жаром говорил, брызгая слюной. Второй внимал. Этот второй, плохо выбритый, исключительно патлатый, в черном костюме и галстуке — впрочем, донельзя засаленном, с криво сидящими на крупном носу очками в тонкой «золотой» оправе, напоминал гробовщика из дешевого фильма ужасов.

Сигизмунд подавился кашлем. Он узнал обоих. Рыжеволосый, несомненно, был дядя Женя. Молодой, восторженный. Все так же булькал, кипел, сипел и вкручивал.

«Гробовщик» до сих пор живет где-то неподалеку. С ним, изрядно потрепанным жизнью, Сигизмунд то и дело сталкивается в супермаркете. А в день исчезновения Лантхильды он гостил у Виктории — бродил с ней по каким-то лингвистическим дебрям.

Правильно говорят: Ленинград — город маленький. И почему это, интересно, с одними людьми по жизни сталкиваешься постоянно, а с другими — никогда? Один каррасс, как выражается старик Воннегутыч?

— Самое… — разносился знакомый голос дяди Жени. — Да что там Мадам понимает… это… у них на психфаке, самое, это…