Анахрон. Книга вторая - Елена Хаецкая

Перенос! Точно — перенос.

Странное ощущение охватило Сигизмунда. Он знал, что Анахрон перенес его КУДА-то. Видимо — в недалекое прошлое. Но это-то как раз определить несложно. Куда удивительнее было другое: Сигизмунд не сомневался в том, что перенос этот очень нестабилен. Он буквально ощущал, как напряжена вся мощь Анахрона, как натянуты незримые канаты, удерживающие его здесь и сейчас.

Двор был знаком. Он находился в десяти минутах ходьбы от того дома, где жил сейчас Сигизмунд. Потом этот двор реконструировали, песочницу, разумеется, убрали, ржавые качели — тоже, иву спилили… В каком же это было году?

Треклятого Сегериха — «правильного мужика» — поблизости, вроде бы, пока не просматривалось.

Покачиваясь, Сигизмунд прошел арку и выбрался на канал.

Была поздняя осень; уже смеркалось. Сигизмунд оглядел себя: кроссовки, джинсы, куртка. Немного не по сезону, но сойдет. Холодновато, конечно.

Двигаясь, как на автопилоте, свернул на Банковский переулок и вышел на Садовую, к Апраксину двору. Пока что было безлюдно. Сигизмунд нарочно пошел этим переулком. Пытался привыкнуть к случившемуся.

Ой-ой-ой. «СЛАВА КПСС!» Куда же это мы попали? Вернее — КОГДА?

Впечатление от Садовой было сопоставимо с ударом сковородки по физиономии. По улице шли «польта». Молодые, старые, средних лет. Серые, черные, коричневые. Суконные, какие-то сиротские. В руках покачивались тяжеленные «дипломаты». Женщины с убогим кокетством вихляли клетчатым «полусолнце-клешем». Сигизмунд, конечно, помнил эти приталенные пальто на однокурсницах. Тогда это казалось очень женственным.

В сгущающейся серости ноябрьских сумерек пронзительно и безотрадно желтели облупленные стены домов. Стыл голый асфальт. Обостренно не хватало пушистого снега.

Направо, в направление площади Мира, — как легко на язык вернулось это название, — уже маячила уродливая конструкция шахты метрополитена. В каком же году она появилась? Кажется в 84-м. Или в конце 83-го?

На проводах и фонарях тряпками обвисли красные флаги.

Несколько минут Сигизмунд молча стоял, привыкая. С ужасающей стремительностью возвращались, заполняя мозг, прежние названия. И прежние навыки.

Скользнул глазами по фасадам — не мелькнет ли портрет нынешнего любимого вождя? Потом осенило: газеты. Купить, что ли, в «Союзпечати» какую-нибудь «Ленинградскую правду» или «Вечерку»… Полез в карман, вытащил полторы тысячи… Тотчас спохватился. Торопливо запихал назад. И вовремя. Сзади Сигизмунда похлопали по плечу.

Мент. Лейтенант. Неразборчиво пробормотал что-то. Сигизмунд уловил:»…документики». Тут же прошиб холодный пот. С трудом совладав с собой, полез в карман куртки — вроде, паспорт там был.

Паспорт там и был. Хорошо хоть паспорт действительный — такие в семидесятые годы выдавали. Да только вот гражданство подкачало. Вклеено было в серпастый-молоткастый, что является товарищ такой-то гражданином России.

Мент взял паспорт, вперился взглядом во вкладыш.

— Фарцовщик, — донеслось до Сигизмунда.

— А эт-то что такое? — Мент ткнул во вкладыш.

— В нашем посольстве в Гондурасе вклеили, — услышал Сигизмунд собственный голос. — Я за границей получал. Родители там работали… Геологи.

А у самого в голове лихорадочно вертелось: только бы вернул! А то дернет Анахрон назад, в конец девяностых, и объясняйся там без паспорта в ментовке: мол, потерял… лет пятнадцать тому назад… ваш один взял, еще при Совке… Нет, в каком точно году, не помню, товарищ капитан. То есть, господин капитан. Ах, я такой рассеянный, такой рассеянный, можно мне новый паспорт сделать?

Мент закончил любоваться вкладышем, быстро перелистнул на прописку, удостоверился. Похлопал паспортом по ладони. С огромным подозрением посмотрел на Сигизмунда. Нехотя вернул ему паспорт и зашагал прочь.

Сигизмунд перевел дыхание. Хорошо, что мент не стал сопоставлять год рождения с внешностью Сигизмунда. Да и то обстоятельство, что вторая фотография уже вклеена… Так какой все-таки год?

А год на дворе оказался оруэлловский. 1984-й. У кормила, пошатываясь, стоял ветхий старец Черненко. Последние вялые судороги Совка, наиболее тупое и скудоумное время.

Заканчивалось 14 ноября 1984 года. Сигизмунд брел по Садовой, не переставая изумляться тому, в какое серое время он, оказывается, жил. Глазу постоянно не хватало ярких пятен, ставших уже привычными. Красного, правда, наблюдался переизбыток…

Лица в толпе тоже были иными. Куда больше евреев и куда меньше кавказцев. Один южный тип за минувшие тринадцать лет почти полностью сменился другим. Теперь поневоле начинаешь жалеть о евреях — может быть, они были пронырливы, но тихи, интеллигентны и мирны. Чего нельзя сказать о пришедших им на смену.

И на всех встречных лицах — независимо от национальности — жуткая совковая штамповка. Оказывается, и это почти ушло! Исчезло — Сигизмунд не успел даже отследить, когда именно — неизбывное выражение терпеливой покорности, которое выделяло советского человека в любой толпе, в любой точке земного шара.

Господи! Неужели именно эти годы остались в памяти Сигизмунда как лучшие в его жизни? Ему было тогда двадцать четыре…

Даже если бы Сигизмунд и встретил сейчас самого себя, то вряд ли узнал бы. Наверняка таскал тогда что-то серое, маловыразительное. И морду имел скучную, совковую.

Прошел галереи Гостиного. Там роились безликие оголтелые толпы — давали какой-то дефицит. Сапоги, наверное. Или нейлоновые куртки.

Вышел на Невский. А Невский уже и тогда был болен. Невский заболел в конце восемьдесят второго года. Что-то случилось с ним неуловимое, словно хворь какая-то одолела.

А в голове будто таймер тикает: В ЭТОМ ВРЕМЕНИ, СТРЫЙКОВСКИЙ, У ВАС ПОЧТИ НЕТ ВРЕМЕНИ!

И чем больше удалялся Сигизмунд от дворика с промерзшей песочницей, тем сильнее напрягались незримые нити, тем труднее было Анахрону удерживать его в восемьдесят четвертом.

Пассаж. На крыше соседнего дома — реклама кинотеатра «Молодежный»: там шел фильм «Игрушка» с Пьером Ришаром — любимцем публики. Книжный магазин «Ленинград», всегда полупустой. Елисеевский. Конечно, очереди. Магазин «Подарки». Без рекламы «LANCOME». Улица Толмачева, перетянутая красным лозунгом с призывом «ЛЕНИНГРАДЦЫ! ДОСТОЙНО ВСТРЕТИМ…» что-то там, не дочитал, прошел мимо. Дом Пионеров с огромной доской почета и фотографиями ТАСС. Аничков мост с позеленевшими конями. Красное здание дворца Белосельских-Белозерских, оно же Куйбышевский райком партии. Красный флаг на крыше. На противоположной стороне — Дом Журналиста. Еще один красный флаг. В окнах большие снимки каких-то производственных сцен. Магазин «Океан», острый запах рыбы. Проходя, Сигизмунд привычно поморщился.

Невский непривычно чист. На асфальте — ни банок, ни сигаретных пачек, ни дурацких упаковок от дешевых сладостей. Невский непривычно сер и тускл. Ни дебильной рекламы, ни праздничных витрин.

Очень много военных. Военные тоже серые, безрадостные какие-то. Война в Афгане еще идет.

Улица Рубинштейна, уходящая направо. Малый Академический театр, а чуть подальше — Дом народного творчества. С ленинградским рок-клубом.

«Гастрит». Запах солянки. Пьяноватые мужчины. А народищу! Стопроцентной окупаемости было заведение.

Кинотеатр «Титан». Дорогой был кинотеатр, вспомнил вдруг Сигизмунд. Везде билеты на вечерний сеанс стоили пятьдесят копеек, а в «Титане» — семьдесят. А зал неудобный — кишка.

На миг Сигизмунд запнулся у афиши. А фильмец-то там шел — «Бал». Помнит Сигизмунд этот фильмец. Очень даже помнит.

Кинотеатр «Знание». Там по пьяни хорошо отсиживаться было. Крутили старые немудрящие ленты. А стулья там были как на детских утренниках, хлопающие. И почти все — с оторванным коленкором.

А из дверей «Октября» вьется длинный, полубезнадежный хвост очереди.

А как, оказывается, человек отвыкает от очередей! Наверное, это было первое, от чего Сигизмунд отвык, едва лишь грянула перестройка. Интересно, на что они так рвутся? Иностранное что-то крутят, не иначе.

Вот и Литейный. Налево пойдешь — в «Букинист» попадешь. Направо пойдешь…

Глухо бухнуло и на мгновение замерло, пронзенное восторгом, сердце. Красная стена, четыре желтоватых окна.

ОН ОТКРЫТ.

И НИКТО НЕ ПОНИМАЕТ, КАКОЕ ЭТО ЧУДО, ЧТО ОН ОТКРЫТ!

Сигизмунд с трудом дождался, пока загорится зеленый свет. Еще на противоположной стороне тротуара зашарил глазами по стоящим у красной стены людям — выискивал знакомые лица. Бесполезно. Нет там знакомых лиц. Да и зрение за годы подсело. Впору очки покупать.

Пересек Владимирский — как реку переплыл.

Вошел — сразу, не колеблясь. И тотчас Сигизмунда обступил желтоватый тусклый свет, неясное мелькание лиц, краснеющие над стойкой автоматы-кофеварки. И запах.