Мастер побега - Дмитрий Володихин

Рэм оторопело спросил у него:

– Это… это гипноз?

Тот обернулся и, приятно улыбаясь, осведомился:

– Не хотите ли совершить побег?

За пятьдесят суток до того

Кафе «Волшебная коша».

Отличный кофе и посредственное вино. Жаровня с песком Башня старой ратуши в окне. Рокот голубей у входа. Лавка книжных древностей напротив. Запах шоколада и ванили.

Когда-то кафе называлось «Лазурная стрекоза».

До того – «Черная лебедь». И тогда тут давали приличное вино.

Но в самом начале, когда-то, миллион лет назад, на вывеске значилось «Серебряная бабочка»…

Именно «Серебряная бабочка» – Рэм помнил точно.

Сейчас они тут добавляют в кофе скверный ликер. Завели этот омерзительный ликер еще во времена «Лазурной стрекозы» и никак не израсходуют. Зато взбитые сливки – умопомрачительно хороши, Рэм не способен отказать себе в таком удовольствии. В сорок семь лет мужчина имеет право на маленькие слабости.

На столе перед Рэмом – чистый лист бумаги, карандаш и чашечка кофе со взбитыми сливками. Третья за сегодняшнее утро. Напротив сидит Ханфи Руш, узколицая бойкая корреспондентка, худая и хищная, с волосами цвета вороненой стали. Коллега. В сороковой раз она пытается стать для него… чем-то. Упорная, старательная. Большой рот, кроваво накрашенные губы – будто час назад она поймала еще кого-то, классифицировала как пригодное только в пищу и долго не могла оторваться от дымящихся внутренностей.

Мешает.

Только что присела, а уже ощущение, будто надоедает целый час.

– Очаровательное местечко! Шикарно. А у тебя, оказывается, есть вкус. Если бы не последние события, я бы, пожалуй, предложила тебе пригласить меня сюда на ужин… Жаль, я к тебе сейчас по делу. Голова просил передать…

– Последние события? Что ты имеешь в виду?

– Так война же… – Ханфи кокетливо повела плечиком. Вырез на груди сделался чуть шире.

– Война? Война? Как? С кем?

– Совсем ты запылился в своей хронике культурной жизни. Журналист, называется. Ты рохля. Ты какой-то неживой, тебе энергии не хватает. Все нормальные журналисты давно знают утром танки Боевой Гвардии совершили прорыв. Все взволнованы судьбами страны. А ты…

Последние годы Рэм засыпал и просыпался с надеждой: катастрофы удастся избежать. А когда надежда рухнула, это вышло так неожиданно, так неуместно! Они там могли бы чему-то научиться, но, похоже, элита, набранная из случайных людей, оказалась слишком слабой и слишком самоуверенной.

– Гвардия… Опять Гвардия… Не могут жить спокойно.

– …а ты сидишь тут и попиваешь кофеек. Будто гибель тысяч солдат не ранит твое сердце. Будто желание быть там, где идет битва за сохранение демократии, не посещало тебя!

Она всегда путала тексты и жизнь. Говорила в жизни словами, пригодными лишь на «скругление» непричесанных интервью. Зато в интервью оставляла такое, чего никакая жизнь не потерпит.

– Господи, война.. До чего же паршиво.

– Да-да! Тебе стоит страшиться. Голове пришел заказ на четырех офицеров. Двое редакторов пойдут в военно-журналистский корпус, а еще двое… да, двое – прямехонько в армию… куда-то там в ополчение. И Голова аккредитовал в Журкорпус не тебя. Тану, говорит, спятил. Такое, говорит, время, а от его культурной хроники без конца тянет критицизмом. Я, говорит, вымарываю, вымарываю, а он не понимает… Мы же, говорит, лоялистская газета, это не наш стиль. А если, говорит, этот Тану в Журкорпусе такое вякнет, его же мигом – к стенке, дурака, по обстоятельствам военного времени… Нет, пусть повоюет простым командиром ополченцев. Тебе сегодня вечером, друг милый, надо зайти на площадь Освобождения, 20, в военный комиссариат. Вольная жизнь твоя заканчивается! Впрочем, ты не должен страшиться, ты ведь храбрый человек, настоящий мужчина.

– В ополчение? По обстоятельствам военного времени? Ох.

– Понимаю! Первый раз на войну, реальность которой ужасна…

– Не первый.

– О-о-о-о, выходит, кое-чего я о тебе не знаю. Ты, значит, бывалый боец, суровый воин. Ин-те-рес-нень-ко.

Ханфи была приятно удивлена Опытный охотник – читалось на ее лице – твердо решил посетить старые угодья, поскольку цены на привычную добычу выросли.

Чушь какая-то. Лишнее. К чему?

Жизнь опять переламывалась, но Рэм ощущал лишь тупую усталость. И еще, пожалуй, раздражение. Болтливая ведьма не давала ему сконцентрироваться.

У него колотилось сердце. Но оно вечно колотилось, когда он проводил полдня, а то и больше, в «Серебряной бабочке». Видимо, в его возрасте не стоит пить столько крепкого кофе.

– Между тем, – вкрадчиво произнесла Ханфи, – у меня есть возможность скрасить тебе последний день перед тяжкими испытаниями.

И тут текст пошел из Рэма. Он схватил карандаш, принялся записывать:

«Как долго все это тянется! Какое-то бесконечное ледяное мелководье, с омутами, заполненными кровью… Сколько же лет мы не живем по-человечески? Сколько лет? Холод и боль, боль и холод…»

– Разве ты не понял меня? Я хочу подарить тебе наслаждение, много наслаждения. Море наслаждения! Меня всегда притягивало к мужчинам с независимым интеллектом…

Слова Ханфи доносились откуда-то издалека, Рэм почти не слышал ее.

«Жизнь стоит ровно грошик, и люди уже отвыкли от того, что когда-то, в нормальном мире, она стоила бесконечно много…»

– Тебя могут убить, в конце концов. Ты идешь в кровавый бой, встретишься с врагами лицом к лицу Мужчина ты или нет? Хочешь ты, чтобы у тебя в час главных испытаний были яркие, свежие воспоминания о нескольких часах, проведенных светло и радостно?

Тут Рэм ее все-таки услышал. А услышав, ответил:

– Нет.

И продолжил писать.

* * *

– Журналист? А? Образованный? А? Где? Не до конца? А? Ученая степень? А? Зрение. А? Почему очки? – Рэма принял второй помощник военного комиссара Он выглядел смертельно усталым и задерганным человеком. – Хорошо. А? Не важно. Унтер-лейтенант. Комроты в 17-й резервный полк воинского ополчения. А? Прямо сейчас. Форму и снаряжение получите во второй комнате отсюда по коридору… А? Налево. Вот назначение. А? Оружие и боезапас получите…

За сорок пять суток до того

…Их, разумеется, не кормили вторые сутки.

Эка невидаль – голодное ополчение! Чай, потерпят. Вот танковый прорыв – это да-а-а-а. И атомный удар по вражескому авангарду – это о-о-о-о. А отсутствие полевых кухонь и полное исчерпание сухих пайков – это не да-а-а-а и не о-о-о-о, а просто мелочи военного времени.

Когда бойцы Рэма начали жрать твердые зеленые грушки с деревьев, коими обсажено было шоссе, он предупреждал: обдрищетесь. Он запрещал. Он посылал людей в тыл за харчами. На его запреты ополченцы хотели бы плевать, поскольку харчишек нет и деревенек, где ими можно было бы обзавестись, тоже поблизости нет. Куда деваться? Солдат, отправленный в тыл, так и не вернулся. Ординарец Рэма, отправленный вслед за ним, вернулся, принес уворованную где-то вяленую рыбину и сообщил: в тылу – полная неразбериха, ясно только одно: кормить их в ближайшее время никто не собирается.