Собрание сочинений - Иосиф Бродский

* * * [53]

А. Кушнеру

Ничем, Певец, твой юбилеймы не отметим, кроме лестирифмованной, поскольку вместедавно не видим двух рублей.

Суть жизни все-таки в вещах.Без них – ни холодно, ни жарко.Гость, приходящий без подарка,как сигарета натощак.

Подобный гость дерьмо и тварьсам по себе. Тем паче, в массе.Но он – герой, когда в запасеимеет кой-какой словарь.

Итак, приступим. Впрочем, речьтакая вещь, которой, Саша,когда б не эта бедность наша,мы предпочли бы пренебречь.

Мы предпочли бы поднестиперо Монтеня, скальпель Вовси,скальп Вознесенского, а вовсене оду, Господи прости.

Вообще, не свергни мы царяи твердые имей мы деньги,дарили б мы по деревенькеЧетырнадцатого сентября.

Представь: имение в глуши,полсотни душ, все тихо, мило;прочесть стишки иль двинуть в рылоравно приятно для души.

А девки! девки как одна.Или одна на самом деле.Прекрасна во поле, в постелида и как Муза не дурна.

Но это грезы. Наявуты обладатель неименьяв вонючем Автово, – каменья,напоминающий ботву

гнилой капусты небосвод,заводы, фабрики, больницыи золотушные девицы,и в лужах радужный тавот.

Не слышно даже петуха.Ларьки, звучанье похабели.Приходит мысль о Коктебеле -но там болезнь на букву "Х".

Паршивый мир, куда ни глянь.Куда поскачем, конь крылатый?Везде дебил иль соглядатайили талантливая дрянь.

А эти лучшие умы:Иосиф Бродский, Яков Гордин -на что любой из них пригоден?Спасибо, не берут взаймы.

Спасибо, поднесли стишок.А то могли бы просто водкуглотать и драть без толку глотку,у ближних вызывая шок.

Нет, европейцу не понять,что значит жить в Петровом граде,писать стихи пером в тетрадии смрадный воздух обонять.

Довольно, впрочем. Хватит лезтьв твою нам душу, милый Саша.Хотя она почти как наша.Но мы же обещали лесть,

а получилось вон что. Наскакой-то бес попутал, видно,и нам, конечно, Саша, стыдно,а ты – ты думаешь сейчас:

спустить бы с лестницы их всех,задернуть шторы, снять рубашку,достать перо и промокашку,расположиться без помех

и так начать без суеты,не дожидаясь вдохновенья:"я помню чудное мгновенье,передо мной явилась ты".

На 22-е декабря 1970 года Якову Гордину от Иосифа Бродского

Сегодня масса разных знаков– и в небесах, и на воде -сказали мне, что быть беде:что я напьюсь сегодня, Яков.

Затем, что день прохладный сейесть твоего рожденья дата(о чем, конечно, в курсе Татаи малолетний Алексей).

И я схватил, мой друг, едваотбросив утром одеяло,газету «Правда». Там стоялопод словом «Правда» – Двадцать Два.

Ура! – воскликнул я. – Ура!Я снова вижу цифры эти!И ведь не где-нибудь: в газете!Их не было еще вчера.

Пусть нету в скромных цифрах сихторжественности (это ясно),но их тождественность прекраснаи нет соперничества в них!

Их равнозначность хороша!И я скажу, друг Яков, смело,что первая есть как бы тело,вторая, следственно, душа.

К чему бросать в былое взгляди доверять слепым приметам?К тому же, это было летоми двадцать девять лет назад.

А ты родился до войны.Зимой. Пускай твой день рожденьяна это полусовпаденьеглядит легко, со стороны.

Не опускай, друг Яков, глаз!Ни в чем на свете нету смысла.И только наши, Яков, числаживут до нас и после нас.

При нас – отчасти... Жизнь сложна.Сложны в ней даже наслажденья.Затем она лишь и нужна,чтоб праздновать в ней день рожденья!

Зачем еще? Один твердит:цель жизни – слава и богатство.Но слава – дым, богатство – гадство.Твердящий так – живым смердит.

Другой мечтает жить в глуши,бродить в полях и все такое.Он утверждает: цель – в покоеи в равновесии души.

А я скажу, что это – вздор.Пошел он с этой целью к черту!Когда вблизи кровавят морду,куда девать спокойный взор?

И даже если не вблизи,а вдалеке? И даже еслисидишь в тепле в удобном кресле,а кто-нибудь сидит в грязи?

Все это жвачка: смех и плач,«мы правы, ибо мы страдаем».И быть не меньшим негодяембедняк способен, чем богач.

И то, и это – скверный бред:стяжанье злата, равновесья.Я – homo sapiens, и весь япротиворечий винегрет.

Добро и Зло суть два кремня,и я себя подвергну риску,но я скажу: союз их искрурождает на предмет огня.

Огонь же – рвется от земли,от Зла, Добра и прочей швали,почти всегда по вертикали,как это мы узнать могли.

Я не скажу, что это – цель.Еще сравнят с воздушным шаром.Но нынче я охвачен жаром!Мне сильно хочется отсель!

То свойства Якова во мне -его душа и тело илидве цифры – все воспламенили!Боюсь, распространюсь вовне.

Опасность эту четко зря,хочу иметь вино в бокале!Не то рванусь по вертикалиДвадцать Второго декабря!

Горю! Но трезво говорю:Твое здоровье, Яков! С Богом!Да-с, мы обязаны во многомПрироде и календарю.

Игра. Случайность. Может быть,слепой природы самовластье.Но разве мы такое счастьесмогли бы логикой добыть?

Жаме! Нас мало, господа,и меньше будет нас с годами.Но, дни влача в тюрьме, в бедламе,мы будем праздновать всегда

сей праздник! Прочие – мура.День этот нами изберетсядним Добродушья, Благородства -Днем Качеств Гордина – Ура!

Дебют

Сдав все свои экзамены, онак себе в субботу пригласила друга,был вечер, и закупорена тугобыла бутылка красного вина.

А воскресенье началось с дождя,и гость, на цыпочках прокравшись междускрипучих стульев, снял свою одеждус непрочно в стену вбитого гвоздя.

Она достала чашку со столаи выплеснула в рот остатки чая.Квартира в этот час еще спала.Она лежала в ванне, ощущая

всей кожей облупившееся дно,и пустота, благоухая мылом,ползла в нее через еще одноотверстие, знакомящее с миром.

Дверь тихо притворившая рукабыла – он вздрогнул – выпачкана; прячаее в карман, он услыхал, как сдачас вина плеснула в недрах пиджака.

Проспект был пуст. Из водосточных трублилась вода, сметавшая окурки.Он вспомнил гвоздь и струйку штукатурки,и почему-то вдруг с набрякших губ

сорвалось слово (Боже упасиот всякого его запечатленья),и если б тут не подошло такси,остолбенел бы он от изумленья.

Он раздевался в комнате своей,не глядя на припахивавший потомключ, подходящий к множеству дверей,ошеломленный первым оборотом.

Дерево

Бессмысленное, злобное, зимойбезлиственное, стадии углядостигнувшее колером, самойприродой предназначенное дляотчаянья, – которого объемникак не калькулируется, – нов слепом повиновении своемуже переборщившее, оно,ушедшее корнями в перегнойиз собственных же листьев и во тьму -вершиною, стоит передо мной,как символ всепогодности, к чемуникто не призывал нас, несмотряна то, что всем нам свойственна пора,когда различья делаются зрядля солнца, для звезды, для топора.

Неоконченное

Друг, тяготея к скрытым формам лестиневесть кому – как трезвый человектяжелым рассуждениям о смертипредпочитает толки о болезни -я, загрязняя жизнь как черновикдальнейших снов, твой адрес на конвертесвоим гриппозным осушаю паром,чтоб силы заразительной достичьсмогли мои химические буквыи чтоб, прильнувший к паузам и порамсырых листов, я все-таки опричьпейзажа зимней черноморской бухты,описанной в дальнейшем, воплотилсяв том экземпляре мира беловом,где ты, противодействуя насильючухонской стужи веточкою тирса,при ощущеньи в горле болевомполощешь рот аттическою солью.

Зима перевалила через горыкак альпинист с тяжелым рюкзаком,и снег лежит на чахлой повилике,как в ожидании Леандра Геро,зеленый Понт соленым языкомлобзает полы тающей туники,но дева ждет и не меняет позы.Азийский ветер, загасив маякна башне в Сесте, хлопает калиткойи на ночь глядя баламутит розы,в саду на склоне впавшие в столбняк,грохочет опрокинувшейся лейкойвниз по ступенькам, мимо цинерарий,знак восклицанья превращая в знаквопроса, гнет акацию; две кошки,составившие весь мой бестиарий,ныряют в погреб, и терзает звукв пустом стакане дребезжащей ложки.

Чечетка ставень, взвизгиванье, хаос.Такое впечатленье, что пловецне там причалил и бредет задамик возлюбленной. Кряхтя и чертыхаясь,в соседнем доме генерал-вдовецвпускает пса. А в следующем домев окне торчит заряженное дробьюружье. И море далеко внизуломает свои ребра дышлом мола,захлестывая гривой всю оглоблю.И сад стреножен путами лозы.И чувствуя отсутствие глаголадля выраженья невозможной мыслио той причине, по которой нетЛеандра, Геро – или снег, что то же,сползает в воду, и ты видишь послекак озаряет медленный рассветее дымящееся паром ложе.

Но это ветреная ночь, а ночиразличны меж собою, как и дни.И все порою выглядит иначе.Порой так тихо, говоря короче,что слышишь вздохи камбалы на дне,что достигает пионерской дачизаморский скрип турецкого матраса.Так тихо, что далекая звезда,мерцающая в виде компромиссас чернилами ночного купороса,способна слышать шорохи дроздав зеленой шевелюре кипариса.И я, который пишет эти строки,в негромком скрипе вечного пера,ползущего по клеткам в полумраке,совсем недавно метивший в пророки,я слышу голос своего вчера,и волосы мои впадают в руки.

Друг, чти пространство! Время не преградавторженью стужи и гуденью вьюг.Я снова убедился, что природаверна себе и, обалдев от гуда,я бросил Север и бежал на Югв зеленое, родное время года.

Желтая куртка