Субмарины уходят в вечность - Богдан Сушинский

– Пожалуй, вы правы, господин генерал-майор. Слава палача Геринга мне ни к чему.

– Зато очень кстати пришлась бы слава спасителя Геринга. Спасителя приговоренного к казни рейхсмаршала.

– Нет, без приказа освободить господина Геринга я не смогу.

– Чей приказ вам нужен? Я старший по чину. Почему бы вам не выполнить приказ генерала Коллера, который потребовал от вас освобождения рейхсмаршала? Генерала, являющегося представителем люфтваффе при рейхсканцелярии фюрера, собственно при фюрере.

– Такой приказ должен отдать Борман или фюрер. Ну, еще Гиммлер.

– Гиммлер покинул Берлин и находится где-то на севере Германии. Найти его сейчас почти нереально.

– Бормана уговорить вам тоже не удастся. Наоборот, ваше вмешательство может спровоцировать резкую реакцию, в том числе и по отношению к вам.

– В таком случае попытайтесь хотя бы потянуть с его казнью. Не казните его, пока нет суда, нет приговора. А устраивать суд над рейхсмаршалом Борману уже будет некогда. Тем более что через несколько дней ему вообще будет не до Геринга и не до суда.

Вместо ответа Франк крикнул унтерштурмфюреру, чтобы тот прекращал обыск и спускался вниз. Когда унтерштурмфюрер сошел в холл, Франк даже не поинтересовался, обнаружил ли тот что-либо в бумагах Геринга, а движением подбородка указал ему на дверь. Сам он тоже уже вышел в коридор, но затем вернулся и, как только сапоги унтерштурмфюрера отгрохотали по старинному паркету, произнес:

– Мне сообщили, что завтра сюда прибудет обергруппенфюрер СС Кальтенбруннер.

– Специально в связи с арестом Геринга?

– Об этом мне ничего сказано не было. Но точно знаю, что прибывает он не из бункера фюрера, а значит, не от Бормана, и, если я верно понял, даже не из Берлина.

– Но ему уже известно о том, что здесь происходит?

– Вряд ли он знает о решении Бормана и аресте рейхсмаршала. Впрочем, мне не смогли объяснить, с какой целью он прибудет. Не представляю себе, каким образом его появление может повлиять на судьбу Геринга, но не сомневаюсь, что может. Подумайте над этим.

– Я попытаюсь связаться с ним.

– И поговорить как генерал с генералом, – поддержал его Франк. – Честь имею, господин генерал-майор.

Эта беседа с оберштурмбаннфюрером немного взбодрила Коллера. Во всяком случае, появилась надежда, что с казнью Франк торопиться не будет. Еще больше надежды вселяло появление в Берхтесгадене начальника полиции безопасности и службы безопасности рейха Эрнста Кальтенбруннера.

Правда, Коллер не был близко знаком с ним. Так, несколько раз виделся с ним в рейхсканцелярии, однажды даже перекинулся несколькими словами. Вряд ли этого достаточно, чтобы считать их знакомство состоявшимся, тем не менее это уже хоть какое-то основание для трудной доверительной беседы по душам. И потом, вполне возможно, что рядом с Кальтенбруннером окажется его подчиненный и друг студенческих лет Скорцени, с которым будущий шеф Главного управления имперской безопасности подружился еще во времена пребывания в элитном студенческом добровольческом корпусе «Венский академический легион».

Историю об этой дружбе Коллер услышал от сотрудника аппарата Геббельса, начинавшего свою журналистскую карьеру в нацистской венской газете «Национал-социалистише нахрихтен», с которой когда-то сотрудничал и мододой Скорцени83. А, вспомнив о знакомстве с этим журналистом, подумал, что ведь это может быть хоть каким-то поводом для начала разговора с обер-диверсантом рейха. Во всяком случае, никакого иного подхода к любимцу фюрера подыскать генерал так и не смог.

«Было бы неплохо, если бы обер-диверсант действительно оказался здесь, – размечтался Коллер, пройдя в гостиную и открывая бутылку французского вина – Этот не стал бы ждать ничьих указаний. Да и Франка долго уговаривать тоже не станет. Знал бы Геринг, как я пытаюсь, какие усилия предпринимаю, чтобы спасти его! – горестно вздохнул генерал-авиатор. – Сумеет ли поверженный рейхсмаршал хоть когда-нибудь оценить то, что в момент нависшей над ним смертельной опасности во всем рейхе нашелся только один человек, который действительно пытался вытащить его из петли гибели и позора? И этим человеком оказался я – генерал Коллер!»

45.

Апрель 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Берхтесгаден.

Утро 24 апреля Геринг встретил в одной из подвальных камер берхтесгаденского гестапо. Ночь выдалась прохладной, рейхсмаршал основательно продрог под тоненьким измызганным одеялом, и наутро в своем измятом маршальском мундире, небритый, голодный и простуженный, он казался самому себе церковным нищим, проснувшимся в немолитвенный день на заиндевевшей паперти.

– Доброе утро, господин рейхсмаршал, – поприветствовал его майор Инген, все еще укутываясь в свое одеяло.

– Ценю ваш оптимизм, майор. Оно будет добрым, если нам удастся вырваться на свободу.

– Ваше слово, господин рейхсмаршал, – как удар бомбардировщика.

Геринг поморщился, словно от боли в печени, но великодушно промолчал. В конце концов, раньше эта фраза его не раздражала.

Майор тоже спал в одежде, однако выглядел куда опрятнее своего патрона и уж, во всяком случае, бодрее и жизнерадостнее. И вообще, из всех четверых, находившихся теперь в «маршальской» камере, рассчитанной на восьмерых заключенных, только адъютант-полковник Бернд фон Браухич решился вечером снять форму и по-солдатски аккуратно сложить ее на лавке у стола. И только он умудрялся теперь безмятежно по-солдатски оглашать их тюремное пристанище мощным храпом.

Вслушиваясь в него, рейхсмаршал, давно избалованный комфортом своих «римских вилл», болезненно морщился от раздражения, нервничал и злился, однако окликнуть адъютанта так и не посмел. Впрочем, душевное равновесие главкома люфтваффе было нарушено еще вчера, когда он заметил, что оберштурмбаннфюрер СС Франк и прочие тюремщики относились к полковнику как сыну фельдмаршала фон Браухича с куда больщим уважением, нежели к нему, Герингу!

«Уж не за то ли эсэс-предатели так унизительно уважают Бернда, что в свое время фюрер отстранил его отца от командования сухопутными войсками за позорное поражение под Москвой?! – мысленно возмущался он, сожалея, что до сих пор терпел этого штабного кретина у себя под боком, вместо того чтобы отправить на Восточный фронт. – И неужели эти мерзавцы столь дурно воспитаны, что не могут выделить мне отдельную камеру?! Уважение к чину предусмотрено даже по отношению к военнопленным! – Но тут же одернул себя: – Вот именно, к военнопленным. А тебя содержат здесь, в гестапо, как предателя рейха!»

Поток его размышлений был прерван появлением оберштурмбаннфюрера Франка. Он вошел в камеру, постоял у двери, исподлобья осматривая помещение, затем скользнул взглядом по измятому мундиру Геринга и, иронично ухмыльнувшись, самодовольно промычал:

– Не надолго же вас хватило, бесстрашный ас.

– Я прошу позволить мне связаться по телефону с фюрером, – сдавленным от волнения голосом проговорил рейхсмаршал. – Уверен, что после общения со мной он прикажет исправить ту чудовищную ошибку, которую вы сейчас совершаете.

– …Которую совершил он, когда, доверившись вам, назначил главнокомандующим военно-воздушными силами рейха. Все что происходит сейчас в этих стенах, – всего лишь попытка самого фюрера и преданных ему людей исправить его же ошибку. Запоздалая, следует сказать, попытка.

Вновь саркастически хмыкнув, Франк прошелся до стенки с маленьким зарешеченным окошком под самым потолком и, широко расставив ноги в до блеска надраенных сапогах, стоял там, преисполненный собственного величия, упиваясь, пусть и временной, призрачной, но все же властью.

– Тем не менее я прошу позволить мне связаться по телефону с фюрером, – сдавленным от волнения голосом проговорил Геринг.

– Слишком неуверенно вы все это говорите, господин, э-э… Геринг, – едва удержался оберштурмбаннфюрер, чтобы не назвать его чина, – прекрасно понимая, что ни для меня, ни для фюрера вы уже не представляете никакого интереса. И не вздумайте повторять свою просьбу в третий раз.

– Однако же ваши обвинения в измене ничем не обоснованы, – вмешался в их разговор Ламмерс, – исходя из законов Великогерманского рейха.

Франк ухватил тщедушного начальника рейхсканцелярии за грудки, сорвал его с нар и, припечатав к стенке, прохрипел:

– Не сметь ссылаться в этих благословенных стенах на какие-то там законы рейха. Я не позволю осквернять это благословенное Богом и фюрером заведение цитированием статей уголовного кодекса. Когда-то господин Геринг объявил, что когда он слышит слово «культура», то хватается за пистолет84. Я прав, господин Геринг?

– Какое это имеет сейчас значение? – нервно передернул плечами рейхсмаршал, оглядываясь на двух рослых надзирателей, которые тоже переступили порог и готовы были наброситься хоть на Ламмерса, а хоть на него.