В глухом углу - Сергей Снегов

— Ну, и что же, пусть толкует… Самолюбию моему, ты понимаешь, не очень приятно отрекаться от человека, которого всегда хвалил. Но если я понял, что ошибался, надо ошибку исправлять.

— Ошибку в оценке Мухина?

— Да нет — шире… Ошибку в понимании существа нашей современной общественной работы. Тут уж Мухин ни при чем, за ним стоял я, и за то, что деятельность его не удалась, тоже я отвечаю.

— Что-то темно, Степан Кондратьич.

— Сейчас посветлеет. Вот я сейчас считаю, что имеются две причины, почему мы горели на общественных нагрузках, а они — холодноваты. И первая та, что молодежь по природе своей — новатор, она инстинктивно недолюбливает традиции, даже если традиции ценные. Она готова опрометчиво хорошее старое заменить худшим, лишь бы новым, есть у нее такая тенденция, есть! Но мы с тобой, вспомни, ведь сами создавали новые формы общественной деятельности, душу в них вкладывали, ибо творили их на пустом месте — шли первые годы революции. А детишкам нашим формы эти достались готовыми, для них они уже не находка, а традиций…

— Так, так, а вторая причина?

— А вторая — что наша молодежь высоко активна и потому пассивна ко всяким заседаниям… Не улыбайся, выслушай до конца! Вспомни наши заседания — в конце их нередко всем залом вставали ехать — на село помогать коллективизации, на заводы — строить, на флот — служить. На такое заседание всегда придешь. А у нашего Миши Мухина — обсуждение мелких, местных дел, а если и важный вопрос, какие-нибудь международные события — не дотянешься своей рукой, все это за пределами твоего личного порыва. Постой, постой, я же не свою мысль излагаю, а их!..

— Моя?.. Не в одних заседаниях суть, вот моя мысль. И без них можно вести дело. Переоцениваем мы порой эти формы работы, а Мухин особенно старался с моего благословения…

— За Мухина не стою — не подходит, не надо. Но ты, безусловно, подумал и о том, кто займет его место?

Усольцев ответил не сразу.

— Есть один паренек. Очень неплохой, мне думается.

— И этот паренек?..

— Вася Ломакин.

Курганов удивился.

— Степан Кондратьич, да ведь Васе всего восемнадцать! И он не член партии, тоже появятся трудности — закрытый партком, как его пригласишь? И вообще — он же шебутной какой-то!

— Не шебутной, а живой и отзывчивый. Если говорить о тех новых взаимоотношениях среди ребят, так он ярче других выражает их — достоинство, которое мне представляется сейчас самым важным. И в секретарях ему правильнее, чем в бригадирах. Я присматривался, он к технике равнодушен, зато горит жизнью товарищей. А что не член партии, долго он вне партии не останется, сам ты первый дашь ему рекомендацию. Вот посмотришь, когда предложат его в бюро — больше всех голосов соберет.

— Ладно, тебе виднее, твоя епархия.

Они поднялись и взялись за полушубки.

— А не кажется тебе забавным, Степан Кондратьич, — сказал Курганов, — что мы развели все эти философские абстракции, чтоб закончить обыкновенным оргвыводом — кого куда переместить.

— Вполне нормальный ход явлений, — отозвался Усольцев. — Хорошая философия без оргвыводов не бывает.

12

В середине марта растрепанные ветры сорвались с цепи, весенние бури шумели в тайге. Солнце становилось горячим, небо — высоким. Снег быстро подъедало. Сначала он парил, оседая, потом в губчатой его массе поползли капли, капли сливались в струи, струи собирались в потоки — между грунтом и покрывавшим его пока еще плотным снеговым куполом глухо заворчали ручьи. Темные шумы пробуждались в тайге — голоса воды и птиц, шорохи зверья, шелест ветвей и хвои, в звонком воздухе далеко разносилось пение электропил, филинье уханье топора. Шла весна, необыкновенная весна, точно такая же, как уже миллионы раз бывала до этого.

Валю перевели в палату, где лежали выздоравливающие, только теперь, на втором месяце болезни, ей разрешили вставать и подходить к окну. Валя сидела на подоконнике, закрывала глаза, смеялась ветру и солнцу, замирала от давно утраченного ощущения — жизнь кипела в жилах, подступала блаженным комом к горлу.

Дежурства подруг были отменены еще до того, как Валя покинула свою одиночную палату. Но каждый день кто-нибудь являлся, а Дмитрий приходил утром и вечером. Гречкин ворчал, что посетители Вали нарушают дисциплину, только они не признают, что приемных дней всегда два — среда и воскресенье. Но превратить ворчание в запрет он не решался, в его памяти не изгладились недели борьбы за жизнь Вали — нынешние надоедные посетители были тогда самоотверженными помощниками.

В один из солнечных дней конца марта Дмитрий сообщил Вале, что дня на два уедет на отдаленный объект — весна принесла свои трудности и тревоги, шахты и котлованы заливает вода. На руднике объявлен аврал, работы на других участках прекращены — население выходит на уборку снега.

— Не знаю, как тебя оставить. Два дня не видеться с тобой!

Он стоял на улице у окна, так было проще — не нужно халата, и не приходится, сидя на скамейке в узком коридоре, убирать ноги от проходящих.

— Не беспокойся! Что со мной случится теперь? Ах, как бы мне хотелось с вами поработать лопатой! — Помолчав, она спросила — Как Света? Ее вчера не было.

— Все так же — сторонится, о чем-то думает.

— Я боюсь заговаривать о Леше и боюсь молчать — она подумает еще, что я без души… А третьего дня заикнулась, Света крикнула, чтоб перестала…

— Лучше не напоминать, пока не пришла в себя.

— Как мне хочется с вами! — повторила Валя. — Как хочется!

Расчистка снега оказалась непростым делом — все в поселке, кроме больных, взяли в руки лопаты. Зима была многоснежной, толщина снегового покрова достигала полутора метров. Особенно плохо пришлось руднику, расположенному на склоне горы, — на его площадке хватало своей воды, к ней добавилась вода из леса — ручьи ринулись по склону к устью штольни. Бурное таяние снегов не прекращалось даже ночью, только замедлялось — работали в три смены.

Бригада Васи расчищала левую сторону рудничной площадки. Невдалеке пролегала долинка ручья, снег можно было валить туда, далеко не отвозя. Все же пришлось проложить дощатые трапы и взяться за тачки. У штольни рычали два бульдозера, пропадая в сугробах, как в норах, — им достался самый трудный участок. Вася разделил своих на группы — одни прорубали в снегу канавки, чтобы дать выход прибывавшей воде, другие накладывали снег в тачки, третьи отвозили.

— Ты куда хочешь? — спросил Вася Игоря.

Тот ответил, стараясь не показывать, что для него это важно:

— Пока на канавы, это срочная работа.

— Правильно. А потом берись за тачку.

Игорь неспроста выбрал прокладывание канав. Он страшился. В нем ожили воспоминания о том, как тачка мучила его полгода назад.

Рядом с ним работала Вера. Они прорезали в снегу ложбинки, уплотняли лопатой откосы. Толщи снега подпирали лед, нужно было копать до льда. В желоба устремлялась вода. Прозрачная, сверкающая на солнце, она неслась по прозрачному сверкающему льду — издали и вода, и лед казались огненно-синими. У Игоря скоро заболели глаза от блеска солнца, воды, снега и льда. Он щурился. Вера достала дымчатые очки, среди запасов, привезенных из Москвы, нашлось и такое добро. Другие девушки тоже вооружились солнечными очками, у парней очков не было, они удивлялись предусмотрительности девчат. Недалеко от желобов, проложенных Игорем и Верой протянулся желоб Светланы. Вода, наполнявшая их, довершала труд человека — мокрый снег откосов частично уплотнился, частично был смыт, канавки становились все шире — по ним звенели уже не струйки, а ручейки. Игорь наклонился над снегом — в его толще ворчала, всхлипывала, тонко пела вода.

Надя вместе со своим постоянным напарником Семеном возила тачку. Она рассердилась на Игоря, что он выбрал работу полегче.

— Удивительное дело, — сказала она. — Все парни или в начальники лезут, или на хитрую работенку. Скоро придется переквалифицировать вас в слабый пол.

Игоря мало трогало, как переквалифицируют других мужчин, но что его страх перед тачкой открыт, было неприятно. Он предложил Наде поменяться местами. Она с охотой взяла лопату, Игорь с содроганием ухватился за деревянные ручки. Семен, работавший на соседнем трапе, кивнул головой.

— Наполняем тачки сами, — сказал он. — Везем на обрыв, там Вася с Леной сбрасывают лопатами.

Игорь подождал, пока Семен уйдет вперед, ему не хотелось, чтобы он видел его первое после долгого перерыва столкновение с норовистым деревянным приспособлением. Тачка не изменила своей злобной природы, она сперва не хотела сдвинуться с места, потом бешено рванулась вперед, чуть не опрокинув Игоря. Он летел вслед за несущейся по уклону тачкой, не давая ей ни вихлять, ни переворачиваться. Он промчался мимо неторопливо бежавшего Семена, даже не поняв, что обгоняет его. Вася с Леной отскочили в сторону, услышав грохот. Только тогда Игорь стал тормозить. Он уперся ногами в трап, тачка, вильнув, протащила Игоря еще полметра и остановилась. Вася с изумлением глядел на Игоря.