В глухом углу - Сергей Снегов

Виталий слушал безучастно.

— Я себе наметил ту сосенку. По возрасту мне бы открыть это кладбище — нет он — молодой… Ему ведь двадцати не было?

— Восемнадцать, — прошептал Виталий.

Когда последний человек скрылся за деревьями, Чударыч поднялся. В поселке, прощаясь с Виталием, Чударыч спросил:

— Вы теперь как — надумали что-нибудь?

— Не знаю… Говорят, судить нас будут.

Виталий знал, что на суде и самом страшном — показательном, в клубе, с общественными обвинителями — настаивает Миша. По местному радио передали его выступление, он объявил беспощадную борьбу пьянкам и бытовому разложению, упоминал Дмитрия, обрушился на Сашу и Виталия. Следователь находился под влиянием Миши. Он уже три раза вызывал Сашу. Один раз с Сашей и Виталием разговаривал Усольцев. Саша утверждал, что на днях им предъявят официальное обвинение в убийстве.

На исходе недели Сашу и Виталия затребовали к прокурору. У него сидели следователь и Миша, на столе лежало дело о гибели Леши. Прокурор прочитал вслух решение — следствие выяснило, что насилия над личностью погибшего Алексея Маринова не было, он сам потребовал спирта, его отговаривали, он не согласился. Поведение собутыльников покойного заслуживает морального осуждения, но криминала не обнаружено — медицинская экспертиза установила, что трагический исход объясняется особенностями организма умершего. В связи с этим дело прекращается, и Внуков с Кумыкиным от уголовной ответственности освобождаются.

— Выкрутились! — с ненавистью сказал Миша. — Ладно, не радуйтесь, жизни в поселке вам не будет…

Ни Саша, ни Виталий не радовались. Саша со страхом думал о том, как брат примет сообщение прокуратуры, Виталия придавила угроза Миши. Чем больше отдалялась страшная ночь пьянства, тем непереносимей становилось воспоминание о ней. Днем Виталий сдерживался, но в постели по-прежнему плакал, вспоминая Лешу.

Перед бараком Саша попросил Виталия:

— Пойди вперед и расскажи Жорке… Не говори, что я тут. А если не разбесится, позови…

Через несколько минут Виталий позвал Сашу — брат спокоен. Спокойствия Георгия Саша — по старому опыту — страшился не меньше, чем его гнева. В этот момент он жалел, что решение прокурора не было более суровым.

Но Георгий ограничился словесным внушением.

— Из карающих лап правосудия выскользнул — живи. Остается собственная совесть и товарищи, как с ними поладишь — твоя забота.

— Жорка, я исправлюсь, — пробормотал Саша. — Никогда больше…

В комнате находился Семен, он, по обыкновению, не вмешивался в разговор братьев. Георгий сумрачно сказал Семену:

— Надо бы, конечно, покрепче, но не могу…

— Ты обещал сдерживаться, — напоминал Семен.

— Не в этом дело, — невесело проговорил Георгий. — Пить научил Сашку не я, а обстоятельства, но компанию он мне составлял не раз. Шутили иногда, что доставили выпивоху в больницу, а там поставили диагноз: «Легкое опьянение с кровоподтеками». Дальше шуточек внушения не было, никто у нас не слыхал о таких несчастьях.

Саша понял из этого разговора, что отложенная до конца следствия расправа не состоится. Как ни тяжело было сознание вины перед Лешей и друзьями, угроза жестокого возмездия была еще тяжелей, он страшился брата больше, чем своей совести. Из осторожности он не показал, как ему стало легко.

Георгий повернулся к Виталию:

— Что ты собираешься делать?

Виталий уже не раз задавал себе этот трудный вопрос. Одно он знал — то самое, что пообещал Миша, — жизни здесь больше не будет. Им овладело неудержимое, как вопль, желание — бежать!.. Разве еще недавно, с тем же, так ужасно погибшим Лешей, он не вынашивал эту мысль о бегстве? Зачем же оставаться теперь, когда Леши нет, когда каждый камень, каждое деревцо, каждый человек будут напоминать о том, что он причастен к его гибели? У него сохранились деньги, на билет и оплату долгов хватит. Бежать, нет, бежать!

— Я уеду! Завтра оформлюсь. Не могу тут…

— Беги! Такие, как ты, добиваются успеха только в бегстве.

Георгий взглянул на спокойного, как всегда, Семена и закончил разговор хмурой шуткой:

— На пьяного наехала лошадь. Лошади удалось спастись. Не всегда так благополучно кончается — подумай над этим, Вик, когда потянешься к бутылке.

На другое утро Виталий отправился в отдел кадров. Его приняли так, словно ждали. Со стесненным сердцем Виталий видел, что от него непрочь отделаться. В бухгалтерии произвели срочный расчет, в кассе не задержали с оформлением билета на самолет.

Виталий уезжал, ни с кем не простившись. Он шел по поселку с чемоданчиком в руке, опустив лицо, чтоб не видеть, кто ему встречается. На улице его остановил Игорь. Как и другие, в эти дни Игорь почти не разговаривал с Виталием, но глядел на него без злобы и недоброжелательства.

— Пиши мне, — сказал Игорь, выслушав Виталия. — Зайди к моей маме, только не сообщай о Леше, чтоб она не огорчалась.

— Зайду! — грустно пообещал Виталий. — И напишу тебе. Обязательно напишу!

Вечером этого же дня в комитет к занятому своими обычными делами Мише явился Вася. Он молча положил на стол заявление. Группа комсомольцев — Вася первым поставил свою фамилию в длинном ряду подписей — требовала созыва пленума комитета или поселковой конференции, чтоб обсудить единственный вопрос: неспособность нынешнего руководства организации к комсомольской работе.

Миша, пораженный, прочитал заявление дважды.

— Уж не делаешь ли ты меня ответственным за смерть Леши?

— А ты собираешься уйти от ответственности? Не выйдет на этот раз. Наше общее мнение — ты так же виновен, как Сашка или Виталий, больше, чем Виталий.

Миша, зная, каким несдержанным бывает Вася, не стал спорить.

— Ладно, оставляй заявление. Я посоветуюсь, с кем надо.

Вася спокойно сказал:

— За спину начальства собираешься скрываться? Этого мы тебе не дадим, Муха.

10

Усольцев знал, что Виталий взял расчет. Еще до того, как тот окончательно утвердился в мысли о бегстве, Усольцев продумал все, что он может сделать, и решил не чинить препятствий к отъезду — этим и объяснялась покладистость отдела кадров. В то время как Виталий тихо плакал ночью в своей постели, Усольцев ходил по кабинету, стараясь понять его состояние и возможности для него жизни в поселке. Конечно, Виталий мог и остаться, никто бы его не уволил. Но ему лучше было уехать и где-нибудь на стороне перетерпеть потрясение. Он не сумел бы вынести молчаливой вражды товарищей. О Саше Усольцев не беспокоился, за ним наблюдал брат, да и сам Саша не из тех, кто умирает от переживаний. Но неустойчивый, подавленный Виталий мог надломиться. Усольцеву уже не раз встречались такие надломленные натуры, — жалкие, всего боящиеся люди, то раболепно заискивающие, то истерично наглые… «Нет, лучше ему переменить обстановку, — размышлял Усольцев. — Пусть глотнет иного воздуха… А если останется, переместим на объект подальше — там перестрадает…». Была еще одна причина, почему Усольцев распорядился не задерживать Виталия, если тот запросит расчета, — сам Усольцев не мог подавить в себе возмущения теми, кто напоил бедного парня. Зато он не хотел уйти от личной ответственности за несчастье. Усольцев отвечал за всех людей в поселке, был он в ответе и за Лешу…

Он не мог успокоить себя утешением, что это у них единственный случай. Случай был единственным, причины его — всеобщие, надо было выправлять причины, чтоб случаи не участились. До сих пор Усольцев заботился о культурных развлечениях, о лекциях на научные темы, о чистоте в бараках. Сейчас это представлялось ему недостаточным, надо было копнуть глубже, он ломал себе голову — как? Он с неодобрением думал о Мише. Уж кому-кому, а комсомольцам надо знать своих, читать у них в душах, как в книгах, лезть с собственной инициативой — давай то, давай другое! Миша тянул огромный, до верха нагруженный воз общественных дел и поручений, на это, на глубокое понимание, его не хватило…

Миша прибежал к Усольцеву, когда тот был в раздумье, как строить дальше работу в комсомоле. Усольцев прочел заявление группы комсомольцев и возвратил его Мише.

— Разберемся, иди работай!

Мише не понравился ни тон, ни слова, ни взгляд Усольцева.

— По-моему, и без разбора ясно, Степан Кондратьич. Кое-кому я наступил на мозоль, люди надумали сводить личные счеты.

— Разберемся, — повторил Усольцев.

Дело было слишком серьезное, чтоб пустить его на самотек какого-то разбора. Миша хотел твердых гарантий, что его не дадут в обиду.

— Не понимаю вашего отношения. Работаю три месяца, ни одного пока нарекания от вас… Не так разве?

— Так, — согласился Усольцев. — Парень ты деловой, большей исполнительности и желать трудно.