Поэзия социалистических стран Европы - Андон Чаюпи

Ленин

Перевод Д. Самойлова

Можно скрипку подложить в огоньчтоб ярче вспыхнуло воспоминанье,

Золото отыщет златоковаЛенина — беднякЛенина — правдолюбец

Поколениечто лишь мечтой богатословом пробудилшелково-тонкими железно-твердымс простотой природнойвремени рукой нетерпеливойон махнул из рукава пальто

Века нужды сокрытые в глазахглядящих на негос невыносимой красотой мольбывдруг взорвалисьИнтернационаломпоющимся еще нестройно

Бешеный оскализменников и трусовсопровождал его«Убить! убить!»хватая за полупочти уж вызревшее время

И Ленин — он помог ему созреть

Расплавилбесправье жалостисмехом презрительнымсмехом заразительныммахнул рукой нетерпеливойпод древом познанья

И время стало резать саван на пеленкии места не было для смерти

И встали статуи в недоуменьенад разбивающим египетские вазы

Как веселиться только на бумагеКак радоваться лишь пролив чернилано скрипку можно подложить в огоньчтоб ярче вспыхнули воспоминанья

Лидице

Перевод Б. Слуцкого

Отверзли землю осквернили полеНечистые на нем валялись звериПотоки крови стоны детской боли

Камнями кружилась НиобеяОт женщин остаются комья горяСклонились тени грозно цепенея

Как порохом кровавою золоюнарод навеки голову посыпали станет горе этих мест бедою

виновникам И слышен голос хораэринний тех что раздерут Германиюздесь в Лидице в местах ее позора

Вся осенняя

Перевод И. Инова

Платье было осеннееволосы были осенние,и очи были осенние.

Губы были осенние,и груди были осенние,и грезы были осенние.

Доля была осенняя,и бедра были осенние,и улыбка была осенняя.

Желанья были осенние,и нега была осенняя,и робость была осенняя.

Вся ты была осенняя,как стих поминовения.

Ярослав Сейферт

{94}

На солдатском кладбище

Перевод Ю. Левитанского

Осенью цветет вереск,фиалки — это к весне.Но в сердцевоспоминаньясегодня раскрылись во мне,когда шел я между могиламии за мною шла моя милаяс белой ромашкой в руке.

В центре скорбного этого круга,где рядами крест за крестом,мы забывали, что любим друг друга.Мы разговаривали о том,что если бы все, лежащие здесь,потревожили небо своей молитвой,прося о милости и о любви —небо под этой тяжестью рухнуло б,солнце упало бы и погасло,звезды дрогнули б, и упали,и погасли б,и месяц погас;все бы это на землю пало,на дома, на улицы и на травыза тех, которые здесь любили,и за грех грешивших здесь —на земле.К счастью,все они сейчас молчали,ибо пали,чтобы не встать —когда из рук у них вырывалиштык,не успевший еще остыть,и в рукиследующему передавали.

Моя любимая на ромашках гадала —любит — не любит, любит — не любит,а я размышлял о значеньестрогойкаменной статуи над дорогойи, словно молебен служа всем святым,читал имена, начертанные золотым,и просить за нас небоя их просил,когда нам однажды не хватит сил.

Потому что я знаю,что день настанет,когда каждый мертвыйиз мертвых восстанет:Рагуз Стоян,Тадеуш Дыяк,Пассерау Шарль,Фердеголли Сильвио,Кашакар Георг,Покорный Франтишек —и все они, кто давно убит,едва лишь в небе труба протрубит,обратятся лицом друг к другу.Но вместо того, чтоб для раны смертельнойместо искать под рубахой нательной,все они упадут в объятья друг другу,целуя друг друга в челои пожимая по-братски руку.

Песня о хлебном запахе

Перевод Г. Семенова

Ах, сколько у пекарния в детстве просидел!Как тесто месят парни,до вечера глядел.

Когда ж всходили хлебыи шел горячий дух, —«Ах, белый фартук мне бы!» —мечтал я чуть не вслух.

Корзину — раз-два взяли! —на руль поставить мог,нажал бы на педали —ну, чем не хлебопек!

Где тот мальчишка глупый?Побыть бы им еще:весь день сидеть в углу бымечтая горячо.

Потом на лоб шапчонку,и хлебное теплопускай летит вдогонку,как ангела крыло.

Лишь полумесяц тмина,свисая с губ, горчитда песня муэдзинас тех пор во мне звучит,

Мамина песня

Перевод Л. Тоома

Вечером, бывало,мама напевала,продевая нить.Лечь бы ей, усталой,к нам под одеяло,а не шить и шить!

Над ушком игольным,над шитьем невольнымзагрустит она.На нее из оконсмотрит плоским окомсерая стена.

Мама погрустила,нить перекусила,и вздохнула нить,а перед глазамивсе пошло кругами:кто-то должен шить.

Мама разогнулась,мама улыбнулась:в память забрело,как наседки прячутвсю семью цыплячьюпод свое крыло.

Мама напевает,нитку продевает…Нам ее иглав бледных пальцах этихмногое на светеобъяснить смогла.

Танец

Перевод Д. Самойлова

Бог, невесомый, тонконогий,взлетевший в горные чертоги,и нас возносит в облака.Что есть прекраснее, чем ноги,что легковеснее греха!

А та мечта склоненных рук,чье нас пугает напряженье —чтоб голос обрело движеньеи тяжесть превратилась в звук.Пока Венеры белой грудькраснеет, словно гроздь рябины,тот локоть, выставленный, длинный,где время село отдохнуть,вдруг, как на крыльях, вознесетсяи тьма, как шлюзы распахнется,и в капли разлетится ртуть.

И здесь не линия, а слово,развихрившееся багрово,и глаз, из бедной ямки целясь,ждет, чтоб взлетела эта прелесть,лишь для того, чтобы почитьв движении, что сна не знаети только путы разрывает,чтоб радость рук освободить,покуда жест, вечно иной,взвиваясь, испускает тело,как легкой бабочки полет,кружащийся водоворот,как свет полночного светила,как аромат, как пар спиртной.

Как будто розовый бутонрасцвел быстрей, чем ветер прянул,и вновь увянул, а потомопять во всей красе воспрянул,и в третий раз лишился силбыстрей, чем ветер просквозил.

А что? Из ямочек локтейк нам скатится клубочек нитей,блестя, как гирька, а на неймы вывесим клубок событий —узнаем вес улыбки той,ребяческой или святой,вес добродетельного жеста,движенья, что сочится внутрь, —улыбка, жест в лицо пахнут,и мы краснеем от блаженства.

Ведь мастер лишь ладонью ловитчешуйку света на бегу,миг, что резец не остановит,что исчезает, как в снегу,он ловит горькую монету,звон, растворенный тишиной,мгновенье, ставшее пчелойи устремившееся к свету.

И вот в сетчатке наших глаз,звуча, парабола зажглась,а это — дрожь тугой струны,а это — хрупкий свет луны,а это — взвихренное слово,мечта художника немого,и, стиснутая до пуанта,трагедия мгновенья, кванта,а это — чешуя, как ртуть,дрожанье вечной пантомимы,когда колеблются глубины,когда Венеры белой грудькраснеет, словно гроздь рябины,и неподвижный локотокотставлен, словно прячет время,и окрыленный сбросит бремяи тьму разрежет, как поток.

Первое мая 1937 года