Звездочеты - Анатолий Марченко

«Вот и проводил… — тоскливо подумал Макухин. У него сейчас было такое состояние, какое бывает у человека, который остается в полном одиночестве. — Вот и проводил…»

Вновь тревожные, горькие раздумья вселились в него, не давая успокоиться и смириться с тем, что произошло. Как рассказать о случившемся жене, Ольге Афанасьевне? И рассказывать ли вообще? Можно смолчать, но разве хватит у него сил одному вынести на своих плечах такую адскую ношу? А рассказать — значит ударить ее в самое сердце, ведь она мать. Как поступить, чтобы пощадить ее, в чем мудрость? Может, в данном случае именно в молчании, в том, чтобы держать ее в неведении до самой последней возможности? Или осторожно подготовить и все же сказать, оставляя хоть проблеск надежды? Или, если она все же догадается, обмануть, спасти ложью? Бывает же ложь во спасение…

И еще… А как же сложится твоя судьба, Макухин? Ведь то, что произошло, если это соответствует истине, — не только личное твое дело. Совсем не личное. «Сын за отца не отвечает» — эти слова были хорошо известны. Да, сын конечно же не отвечает. Но отец? Отец?! Долг отца не только в том, чтобы произвести на свет еще одно живое существо и тем увеличить число людей на земле, но и в том, чтобы вырастить из младенца человека.

Ты, Макухин, отец. И ты отвечаешь за сына. И никуда тебе от этого ответа не уйти, да и сам ты не захочешь уйти от тяжкой, но неизбежной ответственности…

Макухин медленно, будто указательный палец не повиновался ему, набрал знакомый номер на телефонном диске.

— Артем Григорьевич? Макухин.

— Алло, кто говорит? Ничего не слышу, — отозвались в трубке.

— Макухин говорит.

— Федор Архипович, дорогой, здравствуй! Что у тебя с горлом, голос не узнать.

— Артем Григорьевич, — не отвечая на вопрос, чуть громче продолжал Макухин. — Мне нужно срочно поговорить с тобой. Понимаешь, срочно…

— Всегда рад тебе, — уловив волнение Макухина, отозвался Артем Григорьевич.

— Буду через десять минут, — торопливо заговорил Макухин, словно боясь, что Артем Григорьевич, не услышав его, положит трубку. — И долго тебя не задержу.

— Да что ты расшаркиваешься, — удивился Артем Григорьевич. — Мы же старые друзья, давай без церемоний.

Макухин аккуратно свернул газету, положил ее в красную папку, с которой обычно ездил с докладом «наверх», и вышел из кабинета. Встревоженная Фаина проводила его до лестничной площадки.

— Если задержусь, скажи Веретенникову, чтобы подождал, — наказал он Фаине, досадуя на себя за то, что уезжает из редакции, не переговорив со своим заместителем.

Машина помчала Макухина по улицам Москвы, но он не замечал сейчас ни самих улиц, ни их тревожной, полной военных забот жизни, даже шофера, который, приметив настроение Макухина, всю дорогу молча вертел баранку.

Артем Григорьевич Бочаров, ответственный работник НКВД, с которым Макухин воевал еще на колчаковском фронте, встретил его с тем же неизменным радушием, с каким встречают верных и желанных друзей. Дел у Бочарова, как и всегда, было по горло, но ради Макухина он отложил их в сторону.

— Что с тобой, Федя? — встревоженно спросил он Макухина, едва тот появился на пороге. — Да на тебе лица нет. Постарел, сгорбился…

— Ничего себе комплиментики, — преодолевая боль в сердце, попробовал усмехнуться Макухин. Но усмешка получилась столь горькой и страшной, что Бочаров, приготовившись ответить на его ворчание шуткой, осекся.

Они уселись на диван, и Макухин как-то несмело и даже отчужденно отодвинулся от Бочарова и, раскрыв папку, протянул ему сложенную вдвое газету.

— Читай, — только и сказал Макухин.

Прежде чем читать, Бочаров вновь с изумлением поглядел на Макухина, как бы узнавая и не узнавая его, хотел что-то сказать, но взгляд у Макухина был таким отрешенным и непреклонным, что он тотчас же приник к газете, позабыв про очки.

Прочитав, Бочаров уже без удивления посмотрел на Макухина.

— Ты прости, Федор, — негромко сказал он, понимая, что не найдет слов, которые могли бы в эти минуты утешить Макухина. — Прости, что я балагурил. Не знал ведь.

Макухин молчал. Собственно, он приехал сюда, к своему старому другу, вовсе не для того, чтобы искать у него защиты или хотя бы моральной поддержки. Он хорошо понимал, что никто сейчас при всем желании не сумеет защитить его — он и сам не смог бы защитить себя. Макухин, отправляясь к Бочарову, хотел лишь рассказать о случившемся, чтобы избавить себя от мучений, которые были бы во сто крат тяжелее, если бы он сидел и ждал, пока ему сообщат о сыне те самые люди, которые должны все узнать от него самого.

— Предположим, что это провокация, стремление скомпрометировать редактора советской газеты, — начал Бочаров.

— Предположим, что это правда, — поправил Макухин.

— Ты так легко оказываешь в доверии сыну? — насторожился Бочаров.

— Я верил ему, как самому себе, — горячо ответил Макухин и тотчас же добавил: — Верю…

— Вот видишь. Значит, начнем с предположения. А чтобы оно стало доказательством, нужно время. Вижу, что происходит с тобой. Но напрягись, выдержи, дьявол тебя забери. Ты же умеешь выдержать. Я наведу справки, сделаю все возможное. Не гарантирую, конечно, сам знаешь, что происходит на фронте. Но попытаюсь.

— Спасибо, — голос Макухина дрогнул.

— За что спасибо? — горько усмехнулся Бочаров. — Одно повторяю: держись. Сейчас у каждого свое горе. Мой Витька тоже в Действующей. И с июня — ни одного письма.

— Что узнаешь, сообщи, — Макухин задержал руку Бочарова в своей, — не томи.

— Не совестно тебе, Федор? — укорил Бочаров.

— А газету оставляю, — не оправдываясь, продолжал Макухин. — И прошу, Артем, — тут он поперхнулся, будто в горло попала сухая хлебная крошка, — одним словом, в этом деле не смотри, что мы друзья…

— Об этом мог бы и не говорить, — остановил его Бочаров. Он обнял Макухина за плечи, со спокойной мудростью посмотрел в глаза, как бы давая понять, что в любых испытаниях остается таким же надежным и верным другом.

Попрощавшись с Бочаровым, Макухин хотел было вернуться в редакцию, но уже в машине почувствовал нестерпимое жжение у сердца.

— Давай-ка, Дмитрич, домой, — сказал он шоферу, и машина свернула на Кузнецкий мост.

Войдя в подъезд, Макухин с трудом, останавливаясь на каждой ступеньке, поднялся на второй этаж и, позвонив, обессиленно прислонился к косяку двери.

— Ты? — удивленно спросила Ольга Афанасьевна, не привыкшая к ранним возвращениям мужа, и тут же, увидев его посеревшее лицо, ахнула: — Сердце?!

— Без паники, Ольга. — Опираясь на ее плечо, Макухин переступил порог. — Полежу часок и — порядок.