«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав - Евгений Дюринг

их парламентского представительства, как и сила правительства, в этом отношении не слишком велика, и я прямо не вижу, откуда у них возьмется мужество для уничтожения всеобщего избирательного права. За вычетом исключительных элементов, соответствующие классы в их политических стремлениях слишком деморализованы, чтобы поступать по действительно законным принципам.

Поэтому мы не станем глубже вникать специально в получившееся положение, но обратимся к нашей собственной социально-радикальной теме. В общем праве голосования политическая система не гармонирует с экономической и с её фактами. Прежний раб или крепостной после частноправовой эмансипации все-таки еще остается под проклятием унижения и сервильных качеств. Его косвенная экономическая зависимость делает для него трудным, если не прямо невозможным, голосовать по своему истинному разумению иначе, как только тайно. Но само мнение его неустойчиво и является мячом двух сил, а именно демагогии и нового цезаризма, или, как обозначают эту вещь сразу в обоих её угодливых видах одним словом, мячом империализма. Шансы здесь отнюдь не хороши. К этому прибавляется еще жажда обирания или даже грабежа, которая легко возбуждается в массе, если только для обирания представляется удобный предлог и оправдывающее грабеж основание.

Приличие и добрые нравы привели бы к тому, что тайна голосования устранилась бы. Но тогда вследствие экономически зависимых отношений выборы большей частью перестали бы быть вполне свободными. Даже отказ от права избрания был бы в отдельных случаях не всегда возможен; получилось бы многообразное косвенное принуждение к выборам, и оно было бы еще хуже, нежели прямое принуждение, которое уже проектировалось. Каких только чудовищностей нет в выборных делах, вроде, например, испробованного во Франции вписывания многих в списки избирателей только для получения больших избирательных округов! Это дезориентирующее безобразие, которое является насмешкой над всякой простотой и уничтожает естественные выборные округа, есть только одно из многих указаний, по которым можно заключить об испорченности выборных маневров. Тайна же есть только следствие из ничего сделать хоть что-нибудь. Лучше было бы уничтожить право голосования там, где оно через тайное пронырство предназначается и налаживается только для утаивания существующих отношений. Уродливости должны получиться, правда, при всякой системе, как бы дело ни ставилось. Но на вещи, достаточно справедливые сами по себе, несмотря на упорные посторонние обстоятельства, практически можно всегда скорее положиться, нежели на произвольное спутывание целей. Поэтому наименьшим требованием была бы необходимость держаться публичности и при подаче голосов; пришлось бы только устранить все указания, которые, например, для чиновников имеют значение обязательного выбора, а также по возможности приравнять подкупу и другие влияния, т. е. сделать из принуждения к выбору преследуемое законом преступление.

Практически подобные вещи немного будут значить; но моральное влияние такого способа понимания и проведения в жизнь принципа не следует оценивать слишком низко. Так как, кроме того, отнюдь не нужно думать, что когда-нибудь уничтожатся косвенные общественные зависимости, связанные с простым фактом общения и разделения труда, то уместно потребовать, чтобы злоупотребления подобными отношениями были изгнаны, и зло не длилось вечно. Что же иначе выйдет из того, что все и вся подчинено будет экономической алчности и властолюбию? Поэтому нужно эмансипировать политическую волю от социальных влияний; в противном случае она становится непременно подкупной.

Сама эта воля, однако, является решающей инстанцией не как сила большинства, но лишь поскольку она представляет собой право. Не большинство, но право – вот что должно быть при лучших состояниях. Выборы и подача голосов должны поэтому считаться чем-то второстепенным. В нынешней действительности они являются преимущественно орудиями несправедливости и притом у всех партий. Масса служит в особенности опорой для всего извращенного, т. е. не только для принудительного режима суеверия, но и для материальной угрозы по адресу самостоятельности индивидуума. Довольство своим положением отдельного лица, поскольку оно возможно, всегда встречает в толпе и во всякой шайке противника. Чем больше имеет значения число, тем меньше может значить качество. И потому является регрессом всякой культуры, когда всю тяжесть переносят на выборные режимы и в них ищут политической помощи.

Право полов своими абсурдными приложениями напомнило нам фактическую истину, которая не может быть постигнута на пути простого выборного формализма. И наша критика всякого коллективизма покажет, что нужно эмансипировать себя от еще более могущественных предрассудков, которые в настоящее время распространены достаточно широко.

ХIII. Антиколлективизм

1. В более тесном смысле слова коллективизм обозначает ныне не больше и не меньше, как социализм. Общий смысл слова, однако, говорит только о собраниях и объединениях, и в связи с ним должно держаться и наше политически более широкое понятие о всякой коллективности. Социализм – только одна из форм и проектов этого рода между прочими, весьма разнообразными, уже осуществленными и только еще мыслимыми, формами общения. История работала коллективистически в разнообразных формах. Общины и государство только отдельные продукты такого рода работы. Но современность, кроме того, роскошествует ферейнами и новыми корпорациями, которые или уже фактически превзошли, или еще только собираются превзойти в смысле несправедливости все средневековые цехи с их пригнетением людей, не принадлежащих к цехам, с их принудительными и исключительными правами.

У животного коллективизм начинается непроизвольным собиранием в стадо, что само по себе невинно, хотя и представляет собой очень низменную ступень совместной жизни. У человека к этой категории относится все, что есть больше, чем простая форма совместной жизни обоих полов. Поэтому мы имеем полное основание к нашим требованиям строго упорядоченного права полов присоединить непосредственно доводы против ложного коллективизма. Ложна та коллективность, т. е. тот общий союз индивидуумов, который стремится угнетать других индивидуумов или как-нибудь помешать достижению чего-либо дозволительного в сфере человеческих прав. Другая внутренняя и потому более интимная фальшь заключается в том, что коллективность обязывает своих собственных членов к тому, к чему в смысле человеческих прав нельзя обязывать никого. Бессознательно – или сознательно – эгоистически извращающие правду обязательства являются здесь несправедливостью, которая даже самые подвижные группы может заклеймить печатью общественной негодности и вредного ограничения индивидуальной свободы.

Что касается самой значительной исторически из всех коллективностей – государства, то его мы, как в малых, так и в больших размерах, можем понимать только как необходимое зло, даже в тех случаях, где вообще можно признать его роль рациональной. Однако и эта необходимость – лишь относительная и потому не может быть переносима абсолютно на все будущее и на все мыслимые отношения. Поскольку государство есть учреждение, коллективно охраняющее от преступления и наказующее его, оно является необходимым следствием неспособности индивидуума достигнуть той же цели без слишком больших затрат на самозащиту или даже вообще как-нибудь её достигнуть. Убитый не может отомстить за себя; поэтому другие должны за него вступиться. Но если и не