Тайга шумит - Борис Петрович Ярочкин

Проводив ребят, Таня медленно направилась к дому.

Темнело. Морозило.

Над тайгой висел ноготок луны. Кое-где уже проступили звезды, яркие и неподвижные. Таня остановилась у дома, постояла несколько минут в раздумье, — в комнату идти не хотелось, — и тихонько побрела к реке. Оттуда доносились веселые крики, смех — там был устроен каток.

Девушка подошла к катку и стала глазами искать Николая.

Уральцев, не замечая ее, катался по кругу, потом его окликнула Зина Воложина, и он, немного помедлив, подъехал к ней.

«Что она ему говорит? — нахмурилась Таня, ревниво следя за ними. — А он под ноги смотрит, словно провинился. Что ей от него надо?.. Ну и пусть говорят, а я уйду!»

Но она не ушла.

И чем дольше Николай стоял около Зины, тем больше нервничала Татьяна. Было обидно стоять одной, казалось, лесорубы поглядывают на нее многозначительно, с усмешкой.

Вот к ней подъехали Верхутин с девушкой и Веселов.

— Нашего полку прибыло! — улыбнулся было Константин, но, вглядевшись в Танино лицо, спросил:

— Ты почему грустная?

— Сама не знаю, — сдержанно ответила Таня и тут же увидела подъезжающего к ней с виноватой улыбкой Николая.

— Танюша, надевай коньки, — сказал Верхутин, — побегаем!

— Спасибо, Гриша, я не хочу кататься. Домой надо идти… Ты пойдешь? — повернулась она к Николаю.

— Да-да… только коньки сдам, подожди.

Таня распрощалась и пошла к поселку. Николай догнал Таню у околицы.

— Почему ушла с катка? Обиделась, что я с Зиной разговаривал?

— Откуда ты взял? — холодно оглядела его девушка. — Просто нет настроения…

«Еще вообразит, что ревную, — мелькнула у нее мысль… и ребята могут обо мне бог знает что подумать…»

Стало неловко, и, чтобы загладить вину, она взяла Николая под руку, заглянула в узкие, чуть раскосые глаза.

— Коленька, не обижайся на меня, — виновато заговорила она. — Я хочу просто побыть с тобой. Знаешь, у меня сегодня такой радостный день, такое чудесное настроение…

— Чудесное? — посмотрел на нее Николай и тут же догадался: — Сдала экзамены?

— Ага, Коленька! — и, внезапно обняв его, чмокнула в нос и звонко расхохоталась.

29

Зина Воложина проснулась под утро от неожиданного толчка в животе. Она открыла глаза, часто заморгала, силясь понять происшедшее.

«Приснилось, наверно», — решила она и сладко зевнула. На стене монотонно тикали ходики. Где-то в углу, за печкой, однообразно и заунывно, тянул свою песенку сверчок, на полу лежали два прямоугольника лунного света.

Зина закрыла глаза и собиралась снова уснуть. И вдруг — опять толчок. Зина моментально села и обхватила живот руками, широко раскрыв глаза.

«Так вот это что! — подумала она. — Мой ребенок…»

И Зина заплакала.

Плакала долго, от обиды, что не с кем поделиться горькой и в то же время радостной новостью, что вынуждена скрывать от людей свою беременность, что даже отец будущего ребенка не знает ничего.

Да, Николай ничего не знал, даже не подозревал.

Не знал, как Зина, страдая, не раз исходила поселок, чтобы купить у какой-нибудь запасливой хозяйки тарелочку квашеной капусты или соленых огурцов, как искала у людей, то маринованных грибов, то моченой брусники.

Она заметно похудела, осунулась. Глаза блестели болезненно, лихорадочно.

«Дура я, ой, какая дура, — не раз ругала себя она. — Надо было вовремя избавиться от всего этого, и никто бы не узнал о моем позоре!..»

Зина тяжело вздохнула и сдавила ладонями виски.

«Что ж, сожалеть поздно… Не я первая, не я последняя… А люди… люди пусть говорят, что хотят… Не у всех одинаково жизнь складывается…»

В комнате посветлело. Обозначились силуэты предметов, замолчал в углу сверчок. Только ходики неустанно отбивали секунды.

«Вставать пора», — подумала Зина.

Она медленно спустила ноги с кровати, ступила на меховой коврик, сняла со спинки стула халат. Одевая его на ходу, пошла к печке, но остановилась перед зеркалом и ужаснулась: живот ясно обозначивался под сорочкой.

«Все. Теперь все узнают. И Николай… — слезы заволокли глаза. — А если сказать ему?.. Нет, не надо. Еще подумает, что навязываюсь!..»

Она прибрала комнату, постелила постель. Пропустила через мясорубку кусок медвежатины, — Николай оделил после удачной охоты всех соседей, — приготовила котлеты, начистила картофель. Затем оделась, сходила в магазин, получила по карточкам хлеб и, сменив пальто на телогрейку, вышла нарубить дров.

С трудом выволокла из дровяника несколько толстых березовых поленьев, взяла топор. Но полено не поддавалось. На лбу Зины выступил пот, стало жарко. Она скинула телогрейку, бросила ее на козлы. Снова подняла над головой топор, но тут же бросила и схватилась руками за живот.

«Мне теперь, видно, нельзя колоть дрова, — подумала она. — …Как же быть?

Зина тяжело опустилась на полено.

А на крыльце стоял Николай и не сводил с нее глаз.

Зина медленно поднялась, взяла топор, выпрямилась и взмахнула им. Под платьем ясно обозначился выпуклый живот.

«Она… она беременна!» — поняв, чуть не вскричал Николай и, соскочив с крыльца, бросился к Зине.

Остановившись подле нее, он расширенными глазами несколько секунд смотрел на ее живот, чувствуя, как все сильнее и сильнее колотится сердце, потом быстро глянул на девушку. Лицо Зины зарделось.

— Зина, ты… ты… беременна? — схватив ее за руки, дрогнувшим голосом проговорил Николай.

— Не видишь?! — вызывающе сказала девушка, и в ее маленьких темных глазам блеснуло раздражение.

Ни слова больше не говоря, Николай отобрал у Зины топор, раза два ударил им, потом отбросил в сторону и принес свой колун.

— Иди домой, я наколю и принесу… И не стой