Шри Ауробиндо. О себе - Шри Ауробиндо

Ответ: Можно толковать что угодно и как угодно. Но Шекспир ничего не говорит ни о материальном мире, ни о том, что где-то есть основа бытия, ни о нас как о проекции чьего-то сна. Он говорит: «Мы созданы из вещества такого». Духи исчезают в воздухе, в прозрачном воздухе, как это подчеркивает повторением Шекспир, что означает в обычном простом толковании, что они также нереальны и созданы сном; он не говорит, что они исчезают только из поля зрения и всё время присутствуют за его рамками. Весь упор здесь делается на нереальности и непрочности существования, будь то разворачивающееся празднество, или духи, или мы сами – нигде нет ни упора, ни упоминания, ни намека на вечное духовное бытие. Здесь, как и везде, Шекспир ставит себе задачу передать состояние витального ума, а не философские идеи. Тем не менее, если вы хотите с этим поспорить, с тем, что это, какой бы он ни был, но точный, философский вывод, логически вытекающий из того, что говорит Шекспир, и утверждать, что Дух, его вдохновлявший, именно это и имел в виду, у меня нет возражений. Я просто читаю ту трактовку этого отрывка, какую в него вложил передающий ум Шекспира.

Вопрос: Еще несколько слов по поводу этого отрывка. Если взять его in vacuo[270] , то в нем нет никакого внутреннего подтверждения для моей идеи о продолжении существования духов после окончания празднества. Но почти сразу же после сценического указания: «…to a strange, hollow and confused noise, they heavily vanish»[271] идет: «Просперо в сторону (Духам): Доволен я. Исчезните. Конец». Тот отрывок, который я раньше цитировал, следует немного позже. Потом снова, когда Фердинанд и Миранда уходят: «Come with a thought: – I thank you: – Ariel, come». Thereupon Ariel enters.

Ariel: Thy thoughts I cleave to. What’s thy pleasure?Prospero: Spirit, we must prepare to meet with Caliban.[272]

Что вы об этом скажете? А когда Ариэль докладывает, как утопил врагов Просперо в «foul lake»[273] , тот хвалит его:

This was well done, my bird.Thy shape invisible retain thou still.[274]

Далее следует еще одно сценическое указание: «Слышится шум приближающейся охоты. Появляются разные духи, все в облике гончих псов; Просперо и Ариэль их науськивают». Даже если всё это относится к другим духам, не к тем, кто создает маски, то предыдущих отрывков достаточно, чтобы они подтвердили мысль о том, что исчезают только видимые формы и создания – сами же сущности остаются за сценой всё время. Повторяя Х., спрошу: «Qu’en dites vous?»[275]

Ответ: Не вижу, какое отношение всё это имеет к смыслу отрывка, о котором мы говорим, где просто говорится, что ничто не вечно. Разумеется, Ариэль обладает невидимой формой, невидимой для человеческих глаз, но суть тут заключается в том, что все формы и сущности и существа исчезают и превращаются в ничто. Мы ведь обсуждаем слова Просперо, а не то, что на самом деле произошло с духами или из какого невидимого источника был взят материал для празднества. Конец празднества и исчезновение духов ложатся здесь в основу его идеи, что всё бытие иллюзорно – он проводит именно идею иллюзорности. Если бы он хотел сказать: «Мы исчезаем, всё исчезает из виду, но реальность нас и всех вещей остается быть в большей нематериальной реальности», он так и сказал бы или, по крайней мере, не оставил бы так, чтобы вы в двадцатом веке вычитывали всё это и додумывали сами. Однако, повторю, что это лишь мое видение смысла, вложенного здесь Шекспиром, что не лишает вас возможности видеть в нем то, чего внешненаправленный ум Шекспира не видел сам или не выразил.

Вопрос: Я думаю, что Беллок, наделяя Вергилия силой дать нам почувствовать Неизведанный Мир, имел в виду, что Вергилий специализируется на этаких неясных видениях, удаленных во времени или пространстве, и удаленность эта придает им характер сновидения и дух идеальности. В качестве примера он приводит строку (кажется, из шестой книги «Энеиды»), где пловец видит всю Италию с гребня волны:

Prospexi Italiam summa sublimis ab unda.

Смею утверждать:

Sternitur infelix alieno volnere coelumqueAspicit et dulces moriens reminisctur Argos, —

Несчастный, он пал, раненный чужестранцем,и смотрел в небо, и, умирая, вспоминал сладостный Аргос

а также:

Tendebantque manus ripae ulterioris amore, —

Они простирали руки с любовью к далекому берегу».

принадлежат к той же категории. Для обычного, как у Беллока, ума, воспитанного в римском католицизме, который не сознает тонкой иерархии невидимых миров, всё, что неясно или удалённо – короче говоря, всё, что прекрасно и туманно, – воспринимается им как мистическое, как «откровение», пришедшее из родных мест души. Добавьте к этому в высшей степени благозвучный ритм Вергилиевого стиха, так что не удивительно, если Беллоку показалось, что мантуанец внемлет небесным арфам.

Он сравнивает Шекспира с Вергилием как мастера (по выражению Х.), «изменяющего мир посредством грамматики». Цитаты из Шекспира, которые он приводит, удивили меня своим довольно нехарактерным содержанием – точно не помню, но кажется:

Night’s tapers[277] are burnt out and jocund dayStands tiptoe on the misty mountain tops[278] —

видимо, они и стали для него той восхитительной вспышкой, осветившей ему Неизведанный Мир! Он также обращается к четырем волшебным строчкам Китса про Руфь «среди чужих колосьев»[279] и к единственному действительно изящному, нериторическому стиху на ту же тему Виктора Гюго, отрывку из его «Легенды веков». Не знаю, помните ли вы его, две последние строфы особенно прекрасны:

Tout reposait dans Ur et dans Jérimadeth;Les astres émaillaient le ciel profond et sombre;Le croissant fin et clair parmi ces fleurs de l’ombreBrillait à l’occident, et Ruth se demandait,

Immobile, ouvrant l’œnil à moitié sous ses voiles,Quel dieu, quel moissonneur de 1’éternel étéAvait, en s’en allant, négligemment jetéCette faucille d’or dans le champ des étoiles.[280]

Что вы о них думаете?

Ответ: Если Беллок так понимает мистическое, то я не дорого дал бы за его римско-католическое воспитание! Стихи у Шекспира, как и у Гюго, это хорошая поэзия, они могут завораживать, как вы говорите, но в них нет ничего сколько-нибудь глубинного или мистического. «Светильники ночи» – обыкновенная поэтическая метафора, moissonneur[281] и faucille d’or[282] у Гюго – прекрасный образ, но за ними не стоит ничего, ни малейшего мистического опыта. Процитированные строки из Вергилия чрезвычайно трогательны и поэтичны, но это пафос витального плана, не более того, Вергилий очень удивился бы, если бы ему сказали, что его ripae ulterioris[283] – это провидение родины души. Ужасны эти современные чувствительные интеллектуалы: они могут вычитать всё что угодно в чём угодно; это потому, что они не соприкасаются с Истиной никаким образом, так что всё одни сплошные фантазии.

Вопрос: Посылаю вам два стихотворения, одно – знаменитая «Pannyre aux talons d’or» Альбера Самена, а второе – весьма расхваленный перевод Флекера. Мне было бы очень интересно, если бы вы их сравнили.

Вот Самен:

Dans la salle en rumeur un silence a passé…Pannyre aux talons d’or s’avance pour danser.Un voile aux mille plis la cache tout entière.D’un long trille d’argent la flûte, la première,U invite; elle s’élance, entre-croise ses pas,Et, du lent mouvement imprimé par ses bras,Donne un rythme bizarre à l’étoff nombreuse,Qui s’élargit, ondule, et se gonfle et se creuse,Et se déploie enfin en large tourbillon…Et Pannyre devient fleur, flamme, papillon!Tous se taisent; ’les yeux la suivent en extase.Peu à peu la fureur de la danse l’embrase.Elle tourne toujours; vite! plus vite encor!La flamme éperdument vacille aux flambeaux d’or!…Puis, brusque, elle s’arr^ete au milieu de la salle;Et le voile qui tourne autour d’elle en spirale,Suspendu dans sa course, apaise ses long plis,Et se collant aux seins aigus, aux flancs polis,Comme au travers d’une eau soyeuse et continue,Dans un divin éclair, montre Pannyre nue.

А вот Флекер:

The revel pauses, and the room is still,The silver flute invites her with a trill,And buried in her great veils, fold on fold,Rises to dance Pannyra, Heel of Gold.Her light steps cross, her subtle arm impelsThe clinging drapery, it shrinks and swells,Hollows and floats, and bursts into a whirl;She is a flower, a moth, a flaming girl.All lips are silent; eyes are all in trance,She slowly wakes the madness of the dance;Windy and wild the golden torches burn;She turns, and swifter yet she tries to turn,Then stops; a sudden marble stiff she stands,The veil that round her coiled its spiral bands,Checked in its course, brings all its folds tu rest,And clinging to bright limb and pointed breastShows, as beneath silk waters woven fine,Pannyra naked in a flash divine!

Остановился пир, утихла зала,Выводит трель, зовя ее, серебряная флейта.Погребена под грудой покрывал, за складкой складка,Встает плясать Паннира, Золотая Пятка,Передвигаясь легкими шагами, она срывает тонкими рукамиЛьнущий к ней покров, он уступает, раздуваясь,Вдруг опадает и плывет, охваченный круговоротом;Как цветок, как мотылек она, как пылкое дитя.Умолкли все уста и неподвижны очи,И медленно растет накал безумной пляски;И золотые факела трепещут дико на ветру;Вот поворот, еще быстрее вертится она,Остановилась и застыла, как мраморное изваянье,Спиральными витками вуаль по ней сбегает,И, задержавшись на пути, покой находят складки,Прильнув к ногам, к остроконечным грудям,И являют, словно под тонким шелком льющейся воды,Панниру обнаженную в божественном сиянье!«Здесь всё блистательно, – пишет критик, – и всё сверкает, как драгоценности на груди танцовщицы, но есть одно неуместное выражение – «остроконечные груди» – больше физиологическое, нежели поэтическое. Сам я без удовольствия прореагировал на слово «girl» в восьмой строчке.

Ответ: Стихотворение Самена – прекрасное произведение, где есть вдохновение и совершенство; перевод Флекера хорош лишь по смыслу, можно сказать, как адекватная картина, но форма стиха хороша в нем лишь до известной степени. Различие в том, что в оригинале есть видение и вдохновенность движения, какая приходит вместе с видением – всё здесь, конечно, витального плана, – но в английском переводе есть лишь физическое зрение, иногда с искрой, и он точен, как точно всё, что от этого зрения. Не знаю, почему ваше критическое чутье возражает против «girl». Эта строчка: