Шри Ауробиндо. О себе - Шри Ауробиндо

А вот Флекер:

The revel pauses, and the room is still,The silver flute invites her with a trill,And buried in her great veils, fold on fold,Rises to dance Pannyra, Heel of Gold.Her light steps cross, her subtle arm impelsThe clinging drapery, it shrinks and swells,Hollows and floats, and bursts into a whirl;She is a flower, a moth, a flaming girl.All lips are silent; eyes are all in trance,She slowly wakes the madness of the dance;Windy and wild the golden torches burn;She turns, and swifter yet she tries to turn,Then stops; a sudden marble stiff she stands,The veil that round her coiled its spiral bands,Checked in its course, brings all its folds tu rest,And clinging to bright limb and pointed breastShows, as beneath silk waters woven fine,Pannyra naked in a flash divine!

Остановился пир, утихла зала,Выводит трель, зовя ее, серебряная флейта.Погребена под грудой покрывал, за складкой складка,Встает плясать Паннира, Золотая Пятка,Передвигаясь легкими шагами, она срывает тонкими рукамиЛьнущий к ней покров, он уступает, раздуваясь,Вдруг опадает и плывет, охваченный круговоротом;Как цветок, как мотылек она, как пылкое дитя.Умолкли все уста и неподвижны очи,И медленно растет накал безумной пляски;И золотые факела трепещут дико на ветру;Вот поворот, еще быстрее вертится она,Остановилась и застыла, как мраморное изваянье,Спиральными витками вуаль по ней сбегает,И, задержавшись на пути, покой находят складки,Прильнув к ногам, к остроконечным грудям,И являют, словно под тонким шелком льющейся воды,Панниру обнаженную в божественном сиянье!«Здесь всё блистательно, – пишет критик, – и всё сверкает, как драгоценности на груди танцовщицы, но есть одно неуместное выражение – «остроконечные груди» – больше физиологическое, нежели поэтическое. Сам я без удовольствия прореагировал на слово «girl» в восьмой строчке.

Ответ: Стихотворение Самена – прекрасное произведение, где есть вдохновение и совершенство; перевод Флекера хорош лишь по смыслу, можно сказать, как адекватная картина, но форма стиха хороша в нем лишь до известной степени. Различие в том, что в оригинале есть видение и вдохновенность движения, какая приходит вместе с видением – всё здесь, конечно, витального плана, – но в английском переводе есть лишь физическое зрение, иногда с искрой, и он точен, как точно всё, что от этого зрения. Не знаю, почему ваше критическое чутье возражает против «girl». Эта строчка:

She is a flower, a moth, a flaming girl,

и еще:

Windy and wild the golden torches burn —

единственные здесь поднимаются над планом физического зрения. Но в обоих стихотворениях есть достоинства, за которые их можно назвать по-своему совершенными.

P. S. «Flaming girl» и «pointed breast», возможно, не совсем соответствуют духу французского оригинала, но они закрались сюда потому, что стихотворение Флекера, несмотря на свою видимую, то есть внешнюю, верность оригиналу, по духу совсем другое.

Вопрос: Мне хотелось бы услышать от вас пару слов о стиле и технике стиха в этих двух отрывках. Первый – пример полифонического стиха Джеральда Мэнли Хопкинса в «его наиболее изысканной и выразительной форме»:

Earnest, earthless, equal, attuneable, / vaulty,voluminous… stupendousEvening strains to be time’s vast, / womb-of-all, home-of-all,hearse-of-all night.Her fond yellow hornlight wound to the west, / her wild hollowhoarlight hung to the heightWaste: her earliest stars, earl-stars, / stars principal,overbend us,Fire-featuring heaven. For earth her being has unbound,her dapple is at an end astray or aswarm, allthrough her in throngs; / self in self steeped and pushed – quite Disremembering, dismembering / all now. Heart, you roundme rightWith: Our evening is over us; our night whelms, whelms,and will end us… [286]

Второй пример иллюстрирует томми-аткинсовскую[287] манеру Киплинга с характерной для нее живостью и ономастикой – Лэсцелл Эберкромби говорит, что в ней мастерски соединяются все элементы поэтической техники:

’Less you want your toes trod off you’d better get back at once,For the bullocks are walking two by two,The «byles» are walking two by two,The bullocks are walking two by two,An’the elephants bring the guns!Ho! Yuss!Great – big – long – black forty-pounder guns:Jiggery-jolty to and fro,Each as big as a launch in tow —Blind – dumb – broad-breached beggars o’battering guns! [288]

Ответ: Что касается строк Киплинга, то мой приговор им таков: годятся лишь для «Иллюстрированного еженедельника Индии» и ни для чего более. Я отказываюсь воспринимать это журналистское бряцанье словом за стихи. Оценка их Эберкромби – несказанная глупость, к несчастью, высказанная!

Хопкинс другое дело; он поэт, каким Киплинг никогда не был и не мог быть. В нем есть видение, сила, оригинальность; но техника его грешит избыточностью – он обрушивает на вас все свои эффекты, повторы, усиления, так что в конце концов видно много усилий и мало успехов. Много материала, много поисков, но они в большинстве своем не реализованы, нет гармоничного, совершенного целого.

Вопрос: Я уже давно хочу получить маленькую книгу А. Э. Хаусмана «Имя и природа поэзии». Вы держите ее уже много месяцев. Не могли бы вы ненадолго дать ее мне? Как она вам понравилась?

Ответ: Вот ваша книга. Я держал ее у себя с намерением сделать заметки по поводу теории Хаусмана, но время пролетело, а я так и не смог этого сделать. Кроме теории, у Хаусмана, судя по этой книге, есть замечательное чутье на хорошие стихи других авторов. Поскольку его собственные, как я видел по приведенным отрывкам, довольно слабы. Я прочел книгу три или четыре раза и каждый раз под ложечкой чувствовал удовольствие.

Вопрос: Посылаю вам сонет Эдварда Шенкса, который считается «одним из наших лучших молодых поэтов».

O Dearest, if the touch of common thingsCan taint our love or wither, let it die.The freest-hearted lark that soars and singsSoon after dawn amid a dew-brushed sky

Takes song from love and knows well where love lies,Hid in the grass, the dear domestic nest,The secret, splendid, common paradise.The strangest joys are not the loveliest.

Passion far-sought is dead when it is foundBut love that’s born of intimate common thingsCries with a voice of splendour, with a soundThat over stranger feeling shakes and rings.

The best of love, the highest ecstasyLies in the intimate touch of you and me.

О дорогая! Если прикосновение обыденных вещейМожет запятнать нашу любовь или погубить, пусть она умрет.Жаворонок с вольным сердцем, тот, что парит и поетВскоре после зари среди росой омытого неба,

Песнь берет от любви и хорошо знает, где она находится,Спрятанная в траве, в родном домашнем гнезде,В потаенном, прекрасном, обычном раю.Самые необычные радости не есть самые приятные.

Страсть, которой ищут издалека, умирает, когда ее обретают,Но любовь, которая рождается от сокровенных, обыкновенных вещей,Кричит [о себе] голосом красоты, тем звучанием,Которое перекрывает все чужие чувства и обнимает кольцом.

Самая прекрасная любовь, высочайший восторгЗаключены в сокровенном нашем касании.

Ответ: Шенкс – о Феб, что за имя! Сонет мне не полюбился, хотя он музыкальный, гладкий и хорошо срифмован. Чувство здесь довольно слащаво, одни строчки слабы, другие пережаты, как, например, двенадцатая. Не хватает самой поэзии, а там, где она всё же есть, какая-то она ни то ни сё: например, две начальные строчки третьей строфы великолепные, но две следующие, с криками и тресками, их тут же и портят. Точно так же в последней строфе: после первой многообещающей первой строчки вся строфа разочаровывает, так как в ней идея и чувство существуют сами по себе. Тем не менее, автор, безусловно, поэт, и сонет, пусть несовершенный, вполне заслуживает внимания.

Тагор двигался к той же цели, что и мы, но своим путем – это самое главное, а конкретные ступени или этапы не имеют значения. Конкретное его место как поэта или пророка или кого-то там еще определят потомки, а нам нет необходимости торопиться с окончательным вердиктом. Вердикт, вынесенный сразу или в скором времени после его ухода, может оказаться очень неточным – нынешнее поколение, по-видимому, получает удовольствие, если топчет почти с нацистским садизмом своих предшественников, особенно непосредственных своих предшественников. Недавно я с интересом и удивлением прочел, что Наполеон был всего лишь хвастливым и заносчивым простофилей, а все его великие деяния совершили другие люди, и что Шекспир был «отнюдь не великий», да и почти все великие в большинстве своем были вовсе не так велики, как их рисовала с почтением и благоговением людская глупость темных прошлых веков! Какие тут шансы у Тагора? Но сегодняшняя несправедливость не вечна – в конце концов складывается умная и честная оценка, и она переживет всякие изменения времени.