В рекруты - Сим Никин

Парень двинулся вперед, периодически замирая и прислушиваясь, как учил Лексей. Сперва отполз дальше от дороги, затем двинулся в сторону врагов, направляясь по касательной к их лагерю со стороны степи. Если они и могли чего опасаться, то только со стороны леса. Из-за того, что приходилось обползать сухие кусты высокой травы, постоянно сбивался с направления и приходилось поднимать голову, чтобы осмотреться.

Вспомнил, как двое суток назад полз из турецкого плена, собирая голым пузом колючки. Но тогда не было другого выхода, тогда он спасал свою жизнь. А сейчас? Да сколько можно думать об этом?! Долг он свой выполняет! Тот самый долг, над которым смеялся в той жизни, будучи уверенным, что никому ничего не должен. А в этой жизни должен. Должен, в первую очередь, самому себе. И точка.

Почти над головой раздалось лошадиное фырканье. Сердце, в отличии от прошлого раза, замерло, практически остановившись. Медленно повернул голову, скосив глаза вверх. Оказывается, разозлившись на себя за мнительность и недостойные мысли, он полз, не поднимая головы, забыв проверять направление, и в итоге забрал правее, оказавшись рядом с пасущимся табуном.

Осторожно, чтобы не всполошить лошадей (кто их знает, может, они пугаются чужаков?), развернулся и пополз, выбрав направление между двумя светящимися красным огоньками кострищами.

Вот совсем рядом послышалось сопение. Чуть в стороне кто-то всхрапнул. Откуда-то слышался тихий женский плач. Слева раздалось сонное бормотание. Денис крепко зажмурил глаза и продолжал медленно, так медленно, что сводило от напряжения мышцы, ползти, углубляясь в стан врага.

Рука наткнулась на какую-то тряпку. Не поднимая головы посмотрел — нечто вроде покрывала. В паре метрах правее кто-то зачмокал, забормотал, приподнявшись, сел и начал кулаками тереть глаза. Оставив ружье, попаданец быстро перекатился, заворачиваясь в найденное покрывало, свернулся калачиком и притворился крепко спящим.

Проснувшийся поднялся и куда-то пошел. Обойдя Дениса, споткнулся о оставленное тем ружье и разразился отрывистыми ругательствами. В ответ послышались недовольные голоса, и споткнувшийся умолк. Приоткрыв глаза, парень увидел, как татарин поднял с земли бурдюк, с характерным звуком выдернул из него пробку и припал к горлышку, громко глотая и булькая содержимым. Напившись, крымчак вернулся на свое место, пнув по дороге злополучное ружье, поворочался, устраиваясь, сладко почмокал губами и вскоре негромко захрапел.

Попаданец, оставив на себе покрывало, двинулся дальше.

Его нос уже давно уловил некое амбре. Теперь оно стало гораздо сильнее и с каждым метром усиливалось, буквально перехватывая дыхание. Ассоциации нарисовали в памяти загон для рабов в турецком лагере и такой же запах в центре того загона. Туда, как объяснял интендант, пленные ходили по нужде. Здесь, как позже понял Денис, запах исходил от самих пленных, ибо по нужде их никто не отпускал.

Последние дни слились для Станислава в один непрекращающийся кошмар. Первое, что он помнит — это как его тащат за ноги два турка. Голова больно бьется о кочки, но нет сил ее поднять. Мимо проходит высокий блондин с длинными локонами. Его взгляд встречается с взглядом подпоручика.

— Эй, чурбаны, вы чего тащите его как дохляка? Он же живой, — неожиданно на чистом русском окликает европеец турецких солдат.

Что-то знакомое показалось Станиславу в голосе этого человека, но очередной удар затылком о кочку погрузил юношу в небытие.

Когда очнулся в следующий раз, почуял, что кто-то стягивает с него сапог. Открыв глаза, увидел чернявого мужичонку. Вокруг уже стемнело, судя по всему, был поздний вечер.

— Очнулся, ахвицерик, — произнес тот, ощутив на себе взгляд. При этом сам в глаза не смотрел, но продолжал стягивать сапог.

Станислав отдернул ногу. Что-либо говорить сил не было.

— Эй, — возмутился чернявый. — На кой тебе эта обувка, ежели по утру все одно голову снесут. Ты ж работать не сможешь, а запросто так басурмане прохлаждаться не дают.

Мужик снова потянулся к сапогу. Раздался звук глухого удара, и мародера снесло в сторону.

— Вот ежели я тебе, гаденыш, ручонки пообломаю, так ты, чай, тоже работать не сможешь, ась? — послышался тихий голос.

Над подпоручиком склонилась массивная фигура. Губ коснулось что-то влажное, в рот потекла теплая вода. С трудом приподняв голову, юноша сделал несколько жадных глотков. Напившись, уронил голову обратно. Успел подумать о том, что надо бы поправить стянутый с пятки сапог, и снова потерял сознание.

— Спи, паря. Може, обойдется, — проговорил тот же голос, что предлагал обломать руки чернявому.

Утром проснулся от гомона и толкотни. Какие-то грязные люди в оборванной одежде поднимались с земли и шли в одну сторону.

Живой, паря? — поинтересовался сидевший рядом здоровый дядька с абсолютно лысой головой. — Вставай, да держись бодрее. Увидят, что к труду не способен…

Дядька не договорил. Закончив наматывать онуч, поднялся и, подхватив подмышки подпоручика, вскинул того на ноги.

От столь резкого подъема у Станислава закружилась голова, в глазах потемнело, а к горлу подступила тошнота. Ноги подкосились, и если бы не крепкие руки лысого, он снова рухнул бы на землю.

— Эх, что же ты, паря? — сокрушенно проговорил тот. — Зарежут же.

— Извините, виновато произнес юноша и попытался стоять самостоятельно. Постояв полминуты, двинулся походкой пьяного матроса в направлении, куда двигались окружающие люди. Лысый держался рядом и несколько раз поддержал за локоть, не дав упасть.

Кто-то грубо схватил за рукав и с силой рванул в сторону. Не устояв, Станислав упал, но тут же, стараясь унять головокружение, поднялся. На него, обнажая саблю, надвигался турок.

Осознание неминуемой гибели придало сил. Подпоручик вздернул подбородок и постарался передать взглядом презрение к смерти. Однако, когда басурманин выхватил клинок, глаза, не подчиняясь воле хозяина, все же зажмурились. Внутри все сжалось в ожидании непоправимого.

— Эй, Ким о? — крикнул вдруг кто-то.

Станислав повернул голову на крик и увидел приближающегося к ним толстого турка в безрукавке. Что-то сказав солдату, толстяк внимательно посмотрел на юношу. Протянув руку с нагайкой, поднял подпоручику подбородок, затем повернул его голову сперва в одну, сторону, потом в другую.

— Гюзэль, — пробормотал он и обошел Станислава вокруг. Слегка хлестнул ниже спины и заржал, крикнув: — Ийи, ийи, геньч гюзель.

Ничего непонимающего подпоручика куда-то поволокли.

Дальнейшее он помнит смутными отрывками. Ему промыли рану на голове, обработали какой-то вонючей мазью и перевязали… Потом везли куда-то на телеге. Как оказалось — в Масловку. Там несколько дней прожил в сарае вместе с десятком мальчишек, возрастом от восьми до двенадцати лет. Кормили два раза в день вполне пристойной похлебкой.