Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена - Рейд Митенбюлер

Так Уайз и попал в картину. Родился он в деревне Кэндл на Аляске, отец его был евреем, иммигрантом из России, а мать с Аляски, из народности инупиат. Звали её почему-то Казино: происхождение подобного имени неизвестно, но определённо интригует. Уайз начал играть в кино в 1921-м в возрасте 14 лет: его взяли на маленькую роль в ныне забытый немой фильм «Примитивная любовь», снятый на Аляске. В 1921–1924 годах Уайз иногда служил оператором Кнуду Расмуссену во время пятой Тулевской экспедиции. В 1925 году он переехал в Голливуд и работал там оператором, пока продюсеры Universal не приметили его грубоватую красоту: волосок к волоску, челюсть хоть алмазы режь. В 1932 году Уайза взяли в фильм «Иглу». В этой картине его увидел Хант Стомберг – и решил, что Уайз подходит на главную роль в «Эскимосе». Пользуясь престижем, который давала ему главная роль в фильме MGM, Уайз официально сменил фамилию на Мала, соединив свою настоящую личность с образом героя. С этого момента его ждала безбедная жизнь: он работал и оператором (даже сотрудничал с Альфредом Хичкоком), и актёром. Уайз-Мала вошёл в тот актёрский пул, к которому Голливуд обращался, когда им нужен был представитель коренного народа – неважно какого, неважно, какой национальности или этнической группы. Уайз-Мала прослыл в Голливуде «эскимосским Кларком Гейблом», и впечатляющая карьера его насчитывала много «коренных» ролей с большим географическим разбросом: «Последние язычники» (Таити), «Сокол глуши» (Сибирь), «Принцесса джунглей» (Британская Малайя), «Зелёный ад» (Южная Америка), «Занзибар» (Африка) и «Флеш Гордон покоряет Вселенную» (планета Монго).

Что касается героя Фройхена – капитан-злодей, – ему нравилось играть эту роль, но к своей должности технического консультанта он подходил ещё прилежнее. Наконец он смог прикоснуться к своей прежней жизни: учил актёров, как управлять нартами, обращаться с хлыстом, построить крепкое иглу.

Фройхена, который уже не чаял снова испытать радости прежней жизни, поистине опьяняла работа, и часто он излишне рьяно гнался за аутентичностью, которой хотел обогатить фильм. Он постоянно конфликтовал с тремя актрисами-азиатками, равнодушное отношение которых к желанной «аутентичности» бесило его. Фройхен жаловался, что надутые актрисы вечно расхаживают по площадке, будто примадонны, и постоянно чего-то требуют, совершенно не заботясь, что здесь должна царить суровая атмосфера. Женщины непрестанно ворчали, что на съёмках ужасные условия, ныли, что им холодно, и требовали, чтобы шеф-повар подавал им свежевыжатый, а не консервированный гранатовый сок: не то их того и гляди подкосит авитаминоз! Особенно Фройхен возмущался тем, какой замысловатый макияж и причёски актрисы требовали от гримёров. «Да не бывает таких эскимосок!» – взорвался он однажды. Фройхен упускал из виду, что имеет дело с голливудскими старлетками, вынужденными вписываться в стандарты красоты, которые им навязывала индустрия и общество в целом. Быть может, Фройхена раздражало, что они мешают ему воссоздать на экране мир, в который он так хотел вернуться, – былые дни его славы.

Однажды Фройхен так разгорячился, что подошёл к одной из актрис (сам он не уточняет к какой), схватил её за «блестящие голливудские волосы» и принялся дёргать за них, чтобы сделать причёску не такой аккуратной и более правдоподобной. После он признавал, что вёл себя недостойно. Разумеется, актриса рассвирепела и в приступе гнева принялась кричать, что Фройхен хочет «изнасиловать её». Такому обвинению было трудно поверить, учитывая, что всё происходило на людях, – но актрисе наверняка хотелось прежде всего унизить Фройхена в отместку за претензии и придирки. В мгновение ока их окружила толпа, сквозь которую, в надежде решить дело миром, уже продирался обеспокоенный Ван Дайк.

Можно вообразить, как Ван Дайк улаживал этот конфликт, исступлённо закатывая глаза и громко вздыхая. Не в первый раз за съёмки приходилось ему осаживать Фройхена, за которым, кроме фанатичной погони за аутентичностью, водились и другие грешки. Большей частью Фройхен мешал жить исполнительницам главных ролей: они жаловались, что Фройхен отпускает непристойные шуточки по поводу их костюмов и внешности. В какой-то момент Ван Дайк даже потребовал у Фройхена извиниться перед актрисами, и тот так и сделал. Фройхен был зациклен на своём видении «Эскимоса» и набрасывался на всякого, кто, как ему казалось, мешал делать фильм должным образом. То было странное время для Фройхена. Сбылась его мечта: он теперь работал в кино – но вместо того, чтобы радоваться, он вёл себя неприлично. Возможно, его вспыльчивость по отношению к актрисам происходила из-за сексуальной неудовлетворённости. Пока шли съёмки, он пытался переспать с несколькими местными женщинами, но все отказали ему. «Эскимоски здесь либо слишком богобоязненные, либо уже получили свою гонорею», – жаловался он в письме Кенту чрезвычайно неприглядным тоном, который редко позволял себе в переписке. Видимо, Фройхена раздражало, что местные инуитки приняли западные ценности и «лишили» его своей старой сексуальной культуры, которой он прежде пользовался когда хотел. «Теперь всё по-новому», – вздыхал он в письме Кенту, указывая на то, что мучался извращённой ностальгией. Он уже прожил полжизни и желал вернуться в то время, когда всё было по-другому. Возможно, Фройхен расстраивался, что былая его жизнь выродилась в дешёвую голливудскую подделку, не способную передать, как на самом деле было раньше, в прекрасном далёком прошлом.

* * *

Последние пять из десяти съёмочных месяцев тащились мучительно долго. Фройхен называл Ван Дайка «настоящим крепостником», который гонял свою команду в хвост и в гриву. К тому же стоило съёмкам войти в колею, как что-то шло не так и начинался беспорядок. Многие проблемы происходили от того самого столкновения культур, о котором должен был рассказывать фильм. Например, в MGM хорошо платили инуитам-ассистентам и исполнителям эпизодических ролей – пять долларов в день, по тем временам приличная сумма, – однако многие инуиты ушли, не доработав до конца съёмок. Поступили они так не потому, что их обижали на площадке, и не по иным причинам, которые сразу приходят в голову, – просто они заработали достаточно денег, чтобы пережить зиму, и вернулись домой. Эти люди жили в бедности и не строили далёких планов: им казалось бессмысленным продолжать работу, когда все ближайшие их нужды обеспечены. С такой же проблемой сто лет назад на Аляске сталкивались русские торговцы пушниной: за дорогие меха платили большие деньги, и местные не желали долго служить чужим амбициям.

Через некоторое время Ван Дайка стали тяготить стресс и бесконечная непогода. К концу съёмок он уже называл Аляску «самой грязной, самой зловонной, самой опасной и самой скорбной дырой на планете», а в газетах цитировали его слова, что он ни за что на свете не вернётся в этот «белый ад». Если