Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору - Игорь Симбирцев

До сих пор вызывает удивление, на что надеялись эти люди. Ведь на первых обреченных в 1937 году из команды Ягоды или из плеяды первых чекистов-латышей весь этот абсурд с обвинениями в смертных грехах и выбитых пытками признаниями свалился относительно внезапно. Они не знали целиком природы наступивших процессов, пытались выжить за счет признательных показаний или стойкости на следствии, плыли по течению этой страшной реки, обезумев от невероятности случившегося. Но вот ежовцы, сами зачистившие в несколько приемов тысячи вчерашних коллег, должны были точно понимать собственную участь. А их брали поодиночке в течение целого года, с конца 1938 до конца 1939-го, и почти никто не попытался активно бороться, а на следствии просто быстро признавались, зная по своему опыту бессмысленность упорства при применении тех же методов допросов, которыми недавно пользовались сами. Очень часто арестованные ежовцы в попытке спастись от пыток или даже заслужить сохранение жизни в застенках собственного ведомства добровольно описывали «заговоры» в своей конторе и называли для следствия «сообщников» в таком количестве, в каком вообще могли припомнить пофамильно бывших коллег. Как поступил арестованный бывший начальник НКВД по Воронежской области ежовского периода Куркин, когда его сначала перевели на должность главы Днепропетровского НКВД и здесь же в Днепропетровске арестовали: Куркин на допросах записал в шпионы и вредители практически всех подчиненных по Воронежу, кого вспомнил пофамильно.

Единицы попытались пойти наперекор судьбе, как начальник НКВД на Дальнем Востоке Генрих Люшков, вместо выезда по вызову в Москву для ареста ушедший через границу в Китай и убитый не своими коллегами в подвале в 1939 году, а японцами шестью годами позднее. Нашедший приют у японцев беглый чекист Люшков даже пытался изображать идейного противника сталинизма, написав там целое воззвание против Сталина, в котором себя называл «предателем» не потому, что сбежал из СССР, а потому, что по приказу Сталина совершал предательство против своего народа, участвуя в его политике террора в НКВД.

Или совершивший в 1938 году нестандартный поступок для чекиста времен Большого террора начальник НКВД Украины Александр Успенский. Тот вместо выезда в Москву на арест (как полагают, предупрежденный по телефону уже обреченным Ежовым) имитировал в Киеве собственное самоубийство с прощальным письмом в кабинете, что идет топиться в Днепре, а сам с оперативными документами прикрытия перешел на нелегальное положение и скрывался под Москвой у знакомых. Успенского через несколько месяцев все же арестовали и тоже расстреляли, но этот главный ежовец Украины, а до того щедро ливший кровь жертв в ежовщину на посту начальника Оренбургского управления НКВД, все же попытался бороться за свою жизнь. Он вроде бы даже хотел по методу Люшкова выехать на границу и бежать в Польшу, но понял, что уже обложен, и к границе сунуться побоялся. Судоплатов в своих мемуарах утверждал, что Успенский устал скрываться и понял безнадежность своего положения, сдавшись в руки НКВД в итоге добровольно, причем не под Москвой, а в сибирском Омске. В книге Д.П. Прохорова и О.И. Лемехова «Перебежчики», напротив, утверждается, что после долгих метаний с чужим паспортом по стране Успенский вычислен чекистами и взят на вокзале уральского городка Миасс у камеры хранения. Он расстрелян в 1940 году, тогда же за соучастие в его переходе на нелегальное положение расстреляна и оставленная им в Киеве жена. Действительно, вряд ли решившийся на такой побег от своей спецслужбы чекист пошел сдаваться сам, точно зная исход следствия и суда. Да детали ареста Успенского теперь не так уж и важны, важнее его нестандартный для чекистов тех лет поступок с уходом в подпольщики.

Любопытно, что несколько лет спустя трюк Успенского с мнимым самоубийством пытался повторить в Берлине один из руководителей гитлеровских спецслужб Артур Небе, руководивший в аналогичной НКВД машине централизованных германских спецслужб РСХА управлением криминальной полиции (крипо). Небе тоже оставил посмертную записку и инсценировал свое утопление, правда, после провала настоящего заговора против Гитлера в 1944 году с его участием, а не мнимого «заговора Ежова» против Сталина. Небе, впрочем, даже в наступавшем тогда в терпящей поражение Германии хаосе трюк с имитацией самоубийства удался не лучше, чем Успенскому в предвоенном СССР. Люди из гестапо нашли его убежище, и вскоре Небе был казнен за участие в знаменитом покушении генералов на Гитлера.

Периодически в те же годы проскальзывают сведения о попытках пойти против системы и кого-то из менее известных чекистов. Так, в Воронежском НКВД некий следователь по фамилии Гуднев в сентябре 1937 года без санкции начальства отпустил всех числящихся за ним арестованных, сжег их дела, а сам тоже пустился в бега. Разумеется, в системе сталинского СССР бунтаря вскоре изловили и репрессировали, но его случай успел произвести резонанс и оброс множеством слухов в народе – такая разновидность веры в доброго следователя. Сотрудник Свердловского управления НКВД Павел Корнель устроил маленький бунт: он сигнализировал в Москву наркому Ежову о нарушениях законности, о пытках и провокациях против подследственных, даже пошел на большой риск: напрямую позвонил Ежову в столицу по спецсвязи с жалобой на творимые командой начальника областного управления НКВД Дмитриева в Свердловске безобразия. Это закончилось арестом и расстрелом прямого начальника Корнеля – руководителя Свердловского НКВД Дмитриева, который и так уже был обречен. Сам объявленный поначалу правдолюбцем и борцом за советскую законность Корнель даже повышен до поста начальника Ульяновского НКВД, но уже через год арестован и расстрелян.

Есть у историков устойчивая версия, что из-за своей принципиальности восстал словесно на заседании на Лубянке при Ежове начальник Омского управления НКВД Салынь, ветеран ВЧК дзержинской породы. Он будто бы прямо на заседании у наркома выступил против квот на аресты, объявив, что в Омской области столько врагов нет и устанавливать заранее количество обреченных вообще неверно, на что Ежов вроде бы тут же закричал: «Вот и первый враг себя сам выявил!», а месяц спустя Салынь сам был арестован и позднее расстрелян. Но многие исследователи в правдивость этой истории о пламенном чекисте Салыне не склонны верить. К тому же известна она только со слов единственного выжившего в лагерях участника того совещания чекиста Шрейдера, который и себя обычно рисует пострадавшим от злой ежовщины верным большевиком-ленинцем, в его мемуарах «Воспоминания чекиста» находят очень много несуразиц и передергиваний в связи с этим.

Но все это в огромной системе тогдашнего НКВД единичные случаи. В основной массе, настрелявшись по подвалам в затылки «врагов народа», покорно и почти строем в новую волну вчерашние чекисты шли в тот же подвал. И только на волне отстрела ежовцев командой Берии столь массовые волны зачисток в НКВД прекратились.

Сделавший свое дело нарком Ежов был расстрелян в феврале 1940 года в одном из подвалов на Никитской улице. С ним в течение примерно того же периода казнены все обвиняемые по делу о заговоре в НКВД главные ежовцы: Фриновский, Волынский, Жуковский, Николаев (Журид), Заковский, Евдокимов, Берман, Бельский. А вместе с первыми заместителями Ежова в эту зачистку уничтожили и массу руководителей НКВД 1937–1939 годов рангом пониже. Нового начальника Особого отдела НКВД Федорова, нового главу внешней разведки ИНО Пассова, нового главу Спецотдела Шапиро, нового начальника сталинской личной охраны в НКВД Дагина, нового начальника секретариата НКВД Дейча, нового начальника ГУЛАГа в НКВД Плинера, нового начальника Секретно-политического отдела Минаева, изобретателя советских душегубок-хлебовозок Берга и так далее. Даже личная секретарша наркома Ежова по фамилии Рыжова была репрессирована.

Расправа с ежовцами вторично после ликвидации людей Ягоды «прополола» в этом плане и провинциальные управления НКВД. Одним из первых ежовцев еще в начале 1938 года арестовали и привезли в Москву для скорого расстрела начальника Северо-Осетинского НКВД Булаха, причем не случайно – с него начали лепить образ ежовских чекистов как сознательных «врагов советской законности». Булах на Кавказе действительно навел в «ежовскую чистку» такой террор, что многих даже в НКВД шокировал размахом пыток и расстрелов, а сам нарком Ежов кавказского садиста очень ценил и часто на совещаниях ставил в пример другим начальникам территориальных управлений НКВД. Допрошенный по делу Булаха его тоже арестованный бывший подчиненный в Северо-Осетинском (тогда еще Орджоникидзевском) НКВД Добыкин показывал, что по коридорам управления часто было просто страшно ходить: в каждом кабинете по нескольку человек кого-то мордовали. Даже в череде ежовцев Булах отличился в худшую сторону, его сотрудники как минимум семь забитых ими насмерть на следствии арестованных уже мертвыми «провели» через приговор своей «тройки» и доложили об их расстреле, составив фиктивные акты, так что на роль показательного ежовца он годился отлично. После сигнала о художествах Булаха на Северный Кавказ выехала комиссия партконтроля ЦК во главе с Матвеем Шкирятовым, от НКВД его сопровождал бывший референт наркома и новый начальник Секретно-политического управления Цесарский. Арест Булаха еще в конце весны 1938 года и скорый арест ежовского заместителя Заковского стали началом расправы над ежовцами, планомерно учиняемой Сталиным почти в течение года.