Constanta - Марьяна Куприянова

32. Ядерное горючее

Ядерное горючее – делящиеся нуклиды, используемые в ядерных реакторах для осуществления ядерной цепной реакции деления.

Следующие три дня своей новой жизни, три самых счастливых и безмятежных на моем веку дня, я жила с любимым человеком в гостинице, по вечерам, после занятий, разъезжая по городу в поисках квартиры.

И на четвертый день мы нашли ее – студию, подходящую по деньгам, которая позволит нам жить вместе полноценно. Я могла только мечтать о подобном, ведь с милым рай и в шалаше. Вот оно, счастье, – бормотала я тихо, когда он возвращался из университета и обнимал меня во всю свою силу, зарываясь бородой в мои волосы.

За эти два дня мы с Костей невероятно сблизились, стали поддержкой и опорой друг для друга. Как будто я знала его всю жизнь, как будто он мне родной с самого детства. Костя понимал все, что нужно, по моему взгляду, даже говорить приходилось не всегда. И то, как он реагировал на малейшую мою прихоть, едва скользнувшее желание, убеждало меня в его полной готовности сворачивать горы ради меня. Наше с ним будущее теперь казалось чем-то светлым и очень-очень близким.

Я всеми гранями души понимала, что Костя любит меня и никогда уже не оставит, не отпустит меня от себя, да и я не горю желанием отдаляться. Быть уверенной в силе и постоянстве его чувства нравится мне даже больше, чем, просыпаясь утром, целовать его в небритую щеку, задевая бороду и ровный острый нос; гладить татуировку на его предплечье и водить пальцем по черной дорожке, бегущей от паха к пупку; класть голову на высоко вздымающуюся во сне грудь, покрытую тонкими кольцами черных волос с пробивающейся сединой.

Одеваясь по утрам, чтобы отвезти меня в институт, Костя не замечал, как я засматриваюсь на него, словно вижу в первый раз. Он просто натягивал брюки после сна, а я любовались массивным телом, лет пять назад еще натренированным, но потом покрывшимся заметным слоем жирка. Довлатова это не портило, что удивительно, а наоборот: и живот, и бока над линией ремня – все смотрелось на своем месте, так органично дополняя общий объем фигуры. Из-за роста он всегда неосознанно пригибался в дверных проходах: где-то по отработанной годами привычке, а где-то чтобы не стукнуться головой.

На четвертый день мы переезжали в новую квартиру, с сердцами, полными детской радости, светлых ожиданий и грандиозных планов. Как мне нравилось думать о том, что у меня с ним все будет общее, не только душа, но и крыша над головой, пища, воспоминания, настоящие и еще не наступившие моменты… Внутри от подобных мыслей разливалось какое-то странное, прохладное и свежее дыхание ветра, который все изменил и оставил, как есть. Страсть и пыл не прошли, но мои чувства относительно Довлатова стали более взрослыми – спокойными и уверенными.

На его «форде» мы приехали к общежитию около трех часов. Надо было видеть лицо Ольги, когда я вошла в комнату, открыв дверь чуть ли не с ноги, в своем репертуаре, а следом за мной появился Довлатов, при всей своей комплекции так робко и стеснительно ставший в дверях, что тянуло улыбаться. Пожалуй, в этом мире нет ничего удивительнее и смешнее крупного и красивого мужчины, который чего-то смущается.

Ольга поднялась с кресла, роняя из рук хрестоматию по зарубежной литературе. Неловко взглянув в сторону Кости, она взглядом спросила у меня, что за херня тут происходит. Вместо ответа я подошла к ней и крепко обняла.

– Когда буду нужен, позовешь, – Костя тактично оставил нас наедине.

У Ольги горели глаза.

– Вы с ним что? Вы с ним теперь это, типа… вместе, да? Янка! Янка-а-а-а-а!!! – и она обняла меня еще раз, прыгнув с такой силой, что я чуть не свалилась на пол.

– Воу, полегче, Оль! – засмеялась я, отстраняясь.

– Скажи мне, что это так! – умоляла она со слезами в глазах. – Скажи мне, что это именно то, о чем я думаю!

– Это так, – кивнула я снисходительно.

Ольга снова кинулась на меня, но на этот раз завизжала, как ребенок. Похоже, у нее случилась истерика.

– Боже, как я за тебя рада, ты даже представить себе не можешь! Яна! Господи, вот счастье-то какое привалило, а? Разве ты не об этом мечтала?

– Об этом, – чувствуя, как слезы тоже подступают к глазам, ответила я. – Это все, что мне нужно от жизни. Только он. И чтобы никто не отбирал его у меня.

– Ай, дура! Дура! Все хорошо, а она все равно грустная, ты глянь на нее! Радуйся, дуреха!

– Ты даже вообразить не можешь, насколько я рада. Внутри меня все визжит похлеще твоего. Только внешне я это боюсь показывать… боюсь спугнуть.

– Да я когда увидела, как он за тобой зашел, я так охренела! Ты садись за стол, сейчас чай налью, поговорим!

– Да какое там, – махнула рукой я, но присела. – Не до чаев мне сейчас – вещи свои забрать надо быстренько да на новую квартиру отвезти.

Выпучив глаза, подруга только головой покачала.

– Я просто в шоке… Ну а что жена? Ушел он от нее?

– Ушел, – кивнула я, поджав губы. – Так многое хотела бы тебе рассказать, да сейчас некогда.

– А вы же потом и к нему поедете – вещи забирать?

– Ну да.

– Ну так в чем проблема? Посиди пока тут, собери все свое, а он пусть едет к себе. Зачем тебе лишний раз на глаза его семье показываться? По-моему, так будет более рационально, если вы с ним разделитесь.

– Слушай, а ведь и правда. Надо сейчас ему об этом сказа…

Прерывая меня на полуслове, дверь приоткрылась, и Довлатов сделал в комнату несмелый шаг.

– Ян, я тут подумал…

– Я тоже. Да. Можешь съездить один, – тепло улыбнулась я. – А у меня будет время собраться здесь.

Он улыбнулся и посмотрел на меня, как на святыню. Я кожей ощутила, как сильно он хочет коснуться меня сейчас. Когда он вышел, Ольга взглянула на меня ошарашенно:

– А это что сейчас была за телепатия? Или он подслушивал?

– Нет. Просто он чувствует, о чем я думаю. Поэтому нам иногда и говорить необязательно. Вроде как родственные души.

– Как у вас все серьезно.

– Серьезнее всего, что я видела в жизни, – ответила я. – Наливай свой чай. Чувствую, если я собираюсь рассказать тебе все, то одной кружкой тут не обойдешься.

Разговор был долгим и более всего напоминал допрос.

Я не люблю такое,