Нотнерт (СИ) - "Malvada Reina"

Свон заехала за мной на служебной машине и, улыбнувшись, вручила какой-то пакет.

— Это должно поднять настроение.

Я развернула целлофан и уставилась на новенькую чашку с изображением Чипа из «Красавицы и чудовища» и надписью «Иногда самая лучшая чашка — та, что надколота».

— О, спасибо, Эмма, очень мило.

— Я рада, что тебе нравится, но к подарку не имею никакого отношения. Это от мистера Голда.

— Я догадалась. Посыл в его стиле.

Я завернула чашку обратно в пакет и спрятала её в сумку. Спрашивать откуда он знает о том, что моя любимая чашка пала смертью храбрых, я не стала. Я и так прекрасно знала, что мой благоверный великолепно осведомлён абсолютно обо всём, что происходит в его городе. Всю дорогу до отеля мы молчали, каждая прибывала в своих мыслях, куда не хотелось пускать посторонних. Ключ громко звякнул брелоком с номерком комнаты, когда я отпирала дверь. Мы вошли ко мне в номер, за окном быстро сгущались сумерки.

— Кофе?

— Не откажусь.

Эмма села в кресло, и я поймала себя на мысли, будто не было этого перерыва между прошлым разговором и нынешним. Хотя что-то всё же изменилось. Если тогда она делилась со мной информацией с явной неохотой, то сейчас она гораздо спокойнее реагировала на вопросы, связанные с отношениями Реджины и Робина, и довольно детально описывала всё, что происходило в лечебнице, начиная с того момента, как она попала в «Нотнерт». Я с замиранием сердца ждала, когда же получу долгожданные ответы на свои вопросы.

— Так на чём я остановилась? А. Точно. К новенькой Коттон ожидаемо отнесся с подозрением, но я, несмотря на подготовку, настолько плавала в вопросах психиатрии, что спустя некоторое время он перестал видеть во мне угрозу и стал относиться чуть легкомысленнее, чем прежде.

Пару раз я, конечно же, отгребала за ошибки, но старшие коллеги относились ко мне с сочувствием и не единожды здорово прикрывали спину.

Я пыталась действовать аккуратно, но за всё своё пребывание в больнице так и не нашла ни одной уличающей бумажки — все пациенты были оформлены согласно процедуре, все смерти, происходящие в стенах клиники, не были безосновательными. Никаких свидетельств приступного умысла. Не Эдвард Коттон, а ангел во плоти, занимающийся благотворительностью, помогающий людям сражаться в битве «души и разума» и опекающий несчастных сироток!

Единственное, в чем я могла выдвинуть Хайду обвинения — жестокое обращение с персоналом. Помимо хлёстких слов, которыми врач, не стесняясь оперировал в адрес своих сотрудников, в дело частенько шли кулаки, но никто из пострадавших в полицию не обращался. Все относились к нему с каким-то священным трепетом, хотя и не без лёгкого налёта глубинного безотчётного страха.

За пару месяцев я поняла, что Хайду лучше дорогу не переходить. Он мог мигом выкинуть меня из больницы и тогда дело грозило провалом. Я быстро научилась идентифицировать его настроение и каждый раз, когда на «Нотнерт» обрушивалась Хайдова ярость, умудрялась выйти сухой из воды.

Материалы на группировку, в которой работал еще его отец, я выучила наизусть. Иногда к Эдварду приходили люди, чьи лица были в досье, но долго в больнице они не задерживались и ничего противоправного не предпринимали. Со временем, я стала замечать, что большая часть пациентов прибывает в больницу после того, как Коттона навещал некий Рон Уивер. Он, как и Эдвард, был продолжателем дела отца — место в группировке ему тоже досталось по наследству, но он прикладывал все усилия, чтобы система работала должным образом.

Я начала копать под него. И снова ничего не нашла. Как раз в тот период, когда я начала сомневаться в своей компетентности в больнице появился Локсли. Да как появился! Вышвырнуть его не мог даже Хайд!

Коттону он не понравился с первой секунды, но Эдвард был слишком самоуверен, чтобы заметить угрозу сразу и слишком небрежен, чтобы предупредить появление Робина в больнице. Он даже не смотрел документы, которые подписал, и наверняка в последствии сильно об этом жалел.

Робин тут же принялся наводить свои порядки, но делал это аккуратно и очень неспешно. Локсли был хорошим специалистом в своей области, его профессиональная подготовка была на порядок выше, чем у любого другого сотрудника лечебницы. К нему обращались с проблемами — он помогал их решать, но всё же держался от коллектива особняком, открещиваясь от любых привязанностей.

Я сразу поняла, что Робин — мой единственный шанс не вылететь из больницы и решила с ним подружиться. Видимо, дружба со мной ему ничем не грозила, ведь на контакт он пошёл достаточно легко. С того самого дня нашего знакомства и до самого конца Локсли взял на себя заботу обо всех моих пациентах: выписывал назначения, менял процедуры, терпеливо объяснял мне какие-то тонкости, но никогда не лез с расспросами, мол, какого чёрта я не знаю того, что знают студенты на первом курсе. За пару месяцев он натаскал меня в вопросах психиатрии лучше, чем удалось сотрудникам ФБР при подготовке операции за целый год. А я, в свою очередь, помогала ему тем, что смотрела на проблемы абсолютно не медицинским взглядом. Робин внимательно слушал меня и приходил к каким-то своим выводам, которые потом давали явную пользу.

Имя Реджины Миллс я впервые услышала на следующий день после того, как попала в «Нотнерт». Именно тогда пациентка прикончила трёх идиотов, сунувшихся к ней в палату. К ней в изолятор никого не пускали, никто своими глазами не видел тел. Возможно, именно по этой причине убийство обросло сплетнями, в которых постоянно фигурировали то оторванные конечности, то выдавленные глаза. По заключению экспертов, Реджина просто сломала шеи всем троим. Никакого членовредительства, только быстрая смерть, но зачем же разбираться, достаточно просто упомянуть, что девушка — опасная буйно помешенная и чтоб лишний раз к ней не совались. Не сказать, чтоб кто-то этого хотел. Хайд сделал всё, чтобы Реджину боялся весь персонал.

Первые недели своей работы Робин практически дежурил у палаты мисс Уэст. Нужно отдать должное, его труды увенчались успехом, и дамочка перестала сдирать с себя одежду перед каждым входящим в её палату мужчиной, но Робин от чего-то не был доволен своей работой. Долгое время он прибывал в самом угрюмом расположении духа, пока не встретился с Реджиной.

Я не сразу поняла, что между ними что-то происходит. Робин напоминал скорее одержимого интересным случаем психиатра, чем влюбленного мужчину. Как и в случае с Уэст, в какой-то момент процесс лечения Реджины застопорился, и Робин не мог понять, что именно он делает не так. Я решила помочь, да и любопытство сыграло своё дело — мне было просто интересно посмотреть на тот самый «Нотнеровский ужас» во плоти. Именно в тот день, когда я пришла с Робином на диагностику, я заметила, что врач ведет себя с Реджиной абсолютно не так, как со всеми остальными.

Да, несомненно, то, что рассказывала Реджина было жутко, но не настолько, чтобы ТАК на неё смотреть. А сама Реджина, хотя и не выражала особых эмоций, но постоянно тянулась к Робину, будто, если бы меня там не было и диагностика проходила в стандартном режиме, разговаривали бы они в обнимку, с частыми перерывами на поцелуи. Я впала в ужас, ведь из-за его профессиональной небрежности я могла завалить дело, стоит Коттону заявить куда надо о сексуальной связи Локсли с пациенткой! Но Робин даже слушать меня не стал, бесконечно напевая Реджине дифирамбы.

Свон стояла у окна и задумчиво смотрела на спящий Сторибрук. Звуки из кафе внизу уже как пару часов не били по натянутым нервам. За это время Эмма многое мне раскрыла и, если раньше у меня были какие-то вопросы, которыми я могла подталкивать Эмму к сути, то теперь, не зная дальнейшего хода развития событий, я просто молча слушала Маршала Свон, позволяя ей в комфортной для неё тишине провести эту своеобразную исповедь.