Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

Возглавлять обвинение на суде взялся Агенобарб. Лукулл и Цицерон дали согласие выступить на процессе свидетелями. Подготовка к процессу заняла три месяца. Вынужденный из-за непредвиденной задержки проводить время в Риме, Цезарь проявлял максимум изобретательности, скрываясь от многочисленных кредиторов.

Оптиматы с удовольствием натравливали ростовщиков на Цезаря, дабы тот не смог покинуть пределы Рима. Долг Юлия к тому времени превысил четыре тысячи талантов, или двадцать пять миллионов сестерциев. Но в трудной ситуации Цезарь всегда находил оригинальный выход. Ему удалось найти единственного поручителя – Марка Лициния Красса, согласившегося поручиться за Цезаря на восемьсот тридцать талантов. Такого крупного поручительства не было в истории Рима ни до, ни после Цезаря.

Кредиторы были частично удовлетворены, к большому неудовольствию сенатской партии. Но оставалась проблема Клодия.

Всю зиму римляне ожесточенно спорили по поводу будущего судебного процесса. Большая часть плебса и люмпенов, соглашаясь с недозволенностью поступка Клодия, оправдывала его, видя в этом дерзком святотатстве своеобразный вызов партии оптиматов. Страсти накалялись до такой степени, что городские преторы и эдилы вынуждены были несколько раз прибегать к помощи вооруженных легионеров для наведения порядка в городе.

В Риме в эти дни все труднее становилось поддерживать порядок, ибо люмпены все более привыкали решать все вопросы на народных собраниях, выливающихся в неуправляемые сборища городского плебса.

Находясь под таким силовым прессингом, судьи заранее склонялись к компромиссу, не решаясь выносить определенного решения. Популяры Гай Азиний Поллин, Тит Сабин, Авл Гирций, Сервилий Гальба появлялись повсюду, сея семена ненависти к оптиматам, к сенатской партии вообще.

Среди молодых популяров особенно выделялись три брата Антония, племянники консула Гая Антония Гибриды. Старшему, Марку, в описываемый нами период исполнилось двадцать два года. Среднему, Гаю, было двадцать лет и младшему, Луцию, восемнадцать. И если первый городской претор Корнелий Лентул Спинтер еще пытался наводить порядок, то второй – Гай Глабрион, пожилой ветеран сулланской армии, вообще не любил вмешиваться. Его эдилом был Гай Октавий, муж племянницы Цезаря Атии и отец Октавиана. Одним из трибунов при эдиле был Гай Галлий, отец совсем еще маленьких Квинта и Марка Галлия. Дети часто играли вместе, не подозревая, что спустя много лет ставший императором Октавиан Август заподозрит своего товарища по детским играм претора Квинта Галлия в измене. И хотя подтверждения своим словам Октавиан так и не найдет, позднее он лично будет пытать Квинта и выколет ему глаза, после чего прикажет умертвить Галлия.

Возможно, под влиянием поздно наступившего раскаяния Октавиан утверждал всю жизнь, что Квинт Галлий погиб при кораблекрушении. Но до этого дня было еще далеко, и их отцы, охранявшие покой граждан, одинаково на словах возмущались действиями люмпенов, не пытаясь, однако, воздействовать силой, в душе оба солдата все-таки были ближе к популярам, осуждая олигархию оптиматов.

Едва минули мартовские ноны, как Клодий при поддержке Авла Габиния, бывшего легата Помпея и родственника казненного Цицероном Габиния, начал широкомасштабный подкуп судей.

Многие всадники охотно давали деньги Клодию, видя в нем орудие борьбы против сенаторского сословия. «Вечно вторые» желали оттеснить «вечно первых», используя при этом пробивную силу люмпенов и плебса. Собственно, очень часто неуправляемая стихия народного взрыва используется более слабой олигархической группой для захвата власти и смещения более сильной. Хотя в истории нередки случаи, когда люмпены сметают сразу оба класса и к власти приходит охлократия, потакающая самым низменным инстинктам толпы.

В течение нескольких недель благодаря стараниям и усилиям Габиния были подкуплены или запуганы более половины судей, принимающих участие в процессе над Клодием. Но в одном случае Габиния и его сторонников постигла крупная неудача.

Отказался взять деньги победитель Катилины легат Марк Петрей. Полководец, к которому обратился Габиний, заявил, что это бесчестье, и он будет голосовать за осуждение Клодия. Ни угрозы, ни шантаж, ни подкуп не смогли сломить Петрея. К тому же этот факт стал широко известен в городе и придал смелости многим судьям.

Клодий был в ярости, но предпочел отступить. Марк Петрей был известен всему Риму как отважный солдат и верный гражданин. Собственно, на примере столкновения с Петреем мы можем проследить характер самого Клодия.

Имея перед собой запуганных, трусливых людей, Клодий, не колеблясь, шел напролом, действуя нагло и открыто. Одного из судей, отказавшегося взять деньги, он просто избил, вручив ему насильно полталанта. Но Петрею Клодий не посмел сказать ни слова.

Безрассудная смелость и хамство Клодия, очевидно, имели свои границы, и он отказывался подставлять себя, вступая в поединок с более сильным духом соперником. Такой характер одного из вождей популяров был показателен для всего движения люмпенов. Сталкиваясь с решительными противодействиями, они, словно воры, бежали от честных людей, не пытаясь вступать в конфликты и столкновения.

Но решительных и честных людей в Риме оставалось все меньше и меньше.

На майские календы был назначен суд, и многие судьи, опасаясь народных масс, требовали вооруженной охраны для себя и своих семей.

Форум был заранее оцеплен вооруженными легионерами, а появившиеся ликторы и преторы разгоняли толпу, делая проходы для консулов. Едва консулы заняли свои места, как процесс начался.

Женщины не давали показаний, но вставший Агенобарб рассказал о событиях той ночи в доме Цезаря и потребовал для Клодия пожизненного изгнания из города за святотатство. Клодий кратко опроверг эти обвинения, нагло утверждая, что в этот день его вообще не было в городе.

Первым свидетелем обвинения выступал Лукулл. Пятидесятитрехлетний полководец, император и консуляр спокойно поднялся по ступенькам к судьям на комиций, словно направляясь к себе домой. На толпу, кричавшую вслед ему ругательства, он не обращал никакого внимания. Римский плебс не любил его за вызывающий образ жизни, за роскошь и показное пренебрежение к люмпенам.

– Во имя богов, великих и всемогущих, – начал громким голосом Лукулл, – я свидетельствую против развратника, клятвопреступника, растлителя и мошенника Публия Клодия Пульхра.

Толпа несколько притихла, испуганная его сильным голосом.

– Этот человек, – продолжал Лукулл, – попирает законы божьи и человеческие. Для него нет ничего святого. Он воевал в моей армии против Митридата, и я хорошо знаю его дикий, необузданный нрав, его дерзкие выходки. Несколько раз трибуны наказывали Клодия за непослушание. Он был плохим воином, но стал еще худшим гражданином Рима.

Клодий презрительно скривил губы, отворачиваясь.

– Публий Клодий Пульхр виновен не только в святотатстве, но и в еще более страшных грехах, – продолжал гневно Лукулл, – и этот римлянин умудрился совратить всех трех своих сестер, с которыми он вступил в преступную связь – прелюбодействие. Моя жена, с которой я развелся, состояла в любовной связи с Клодием.

Толпа нехорошо зашумела, послышались оскорбительные выкрики. Лукулл даже не повернул головы в их сторону.

– Он совратил свою сестру Клодию, жену Квинта Метелла Целера, выдвинутого на будущий год консулом Рима. Он совратил свою сестру Тертию, жену трибуна Марка Рекса. Можно удивляться только, как боги терпят присутствие подобного нечестивца. Он вызывающе вел себя в термах и на площадях нашего города. Список совращенных им женщин может быть очень большим. Мог ли такой человек совершить святотатство, задайтесь вы вопросом. И я убежденно отвечаю – мог. Он готов был соблазнить Помпею, жену своего благодетеля Цезаря, ибо нет в этом мире для него ничего святого. Но оскорбления людей было ему недостаточно, он оскорбил и богов.

Речь Лукулла была встречена криками, среди которых были и бранные слова в адрес Клодия.

Следующим свидетелем выступал Цицерон. Уверенно взойдя к судьям, он начал своим красивым, хорошо поставленным голосом:

– Я хочу спросить вас – кончатся когда-нибудь эти бесконечные процессы? Я хочу спросить судей – когда, наконец, будет торжество юстиции и справедливости, ибо многие сегодня хотят видеть в суде справедливость? Я хочу спросить богов – когда они, наконец, покарают нечестивца, виновного в святотатстве? Я хочу спросить римлян – достоин ли этот человек находиться здесь, среди нас?

Цицерон эффектным движением левой руки показал на Клодия, словно подчеркивая ничтожество этого типа.

Клодий кусал в бешенстве свои губы, но молчал, выслушивая все оскорбления.

– Ты, – продолжал Цицерон, – не только виновен в святотатстве и прелюбодеянии. Ты виновен также в обмане, ибо нагло лжешь, обманывая судей и римский народ, утверждая, что тебя не было в тот день в городе.