А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

14 дек. Утро — 300 мг. Вечер — 600 мг.

Настроение — вернулся с небес на землю. Так же незаметно возвращение побочных эффектов. Держаться этой дозы несколько дней, потом снова снизить.

Мысль о том, что он проводит важный научный эксперимент, пришла в голову Леонарду до того естественным образом, что он не заметил ее появления. Раз — и она уже здесь. Он — последователь плеяды смелых ученых, таких как Дж.-Б.-С. Холдейн, который забрался в перепадную барокамеру, чтобы изучать воздействие давления на водолазов (в результате у него лопнула барабанная перепонка), или Стаббинс Ферт, который брал рвоту больных желтой лихорадкой и поливал ею собственные порезы, чтобы доказать, что заболевание не заразно. Кумиру Леонарда в старших классах, Стивену Джею Гулду, всего год назад поставили диагноз: перитонеальная мезотелиома, сообщив, что жить ему осталось восемь месяцев. Ходили слухи о том, что Гулд разработал собственный экспериментальный план лечения и дело идет хорошо.

Леонард собирался сознаться доктору Перлману в своих поступках, как только наберет достаточно данных, чтобы доказать свою правоту. Пока же ему приходилось делать вид, будто он следует указаниям. Сюда входила и симуляция побочных эффектов, которые уже прошли. Кроме того, приходилось рассчитывать, когда при нормальном раскладе должен закончиться запас таблеток, чтобы пополнять его достаточно часто, не вызывая подозрений. Теперь, когда к нему вернулась ясность мышления, все это было несложно.

Когда ты — Супермен, проблема в том, что все остальные страшно медлительны. Даже в таком месте, как Пилгрим-Лейк, где у всех высокий коэффициент умственного развития, люди разговаривали с такими паузами, что у Леонарда хватило бы времени сбегать в прачечную и вернуться, прежде чем они закончат предложение. Поэтому он заканчивал предложения за них. Чтобы сэкономить всем время. Если внимательно следить за разговором, было поразительно легко вывести сказуемое предложения из подлежащего. Большинство народа, казалось, пользовалось лишь небольшим количеством речевых штампов. Тем не менее им не нравилось, когда за них заканчивали предложения. Или так: поначалу им это нравилось. Поначалу они считали это признаком взаимопонимания между собой и собеседником. Но если делать это постоянно, они раздражались. И прекрасно, поскольку это означало, что не надо больше тратить время на разговоры с ними.

Труднее было с человеком, с которым вместе живешь. Мадлен жаловалась на то, как «нетерпелив» Леонард. Пускай дрожь в руках у него прошла, но он все время постукивал ногой. Наконец, только сегодня днем, помогая Мадлен готовиться к экзамену для поступления в магистратуру, Леонард, недовольный тем, как медленно она рисует диаграмму для логической задачи, выхватил у нее ручку.

— Это же не занятие по изобразительному искусству, — сказал он. — Если так медленно все делать, времени не хватит. Ну что же ты!

Нарисовав диаграмму секунд за пять, он откинулся и сложил руки на груди с удовлетворенным видом.

— Дай сюда ручку. — С этими словами Мадлен выхватила ее.

— Да я просто показал тебе, как надо.

— Слушай, иди отсюда, ладно? — воскликнула Мадлен. — Ты меня из себя выводишь!

Так и вышло, что спустя несколько минут Леонард очутился на улице — освободил помещение, чтобы дать Мадлен позаниматься. Он решил прогуляться пешком до Провинстауна, сбросить еще немного веса. Несмотря на холод, на нем были только свитер, перчатки и новая зимняя шапка, меховая охотничья ушанка с завязками. Шагая под голубым зимним небом, он вышел с территории комплекса, направился вдоль по Шор-роуд. Озеро Пилгрим-Лейк, еще не замерзшее, заросло пресноводным тростником. Окружавшие его дюны казались на этом фоне высокими и были усеяны пучками колосняка, если не считать полосок белого песка на возвышении, где ничего не росло из-за ветра.

Он был один, а тем временем объем информации, сыпавшейся на него, все возрастал. Вокруг не было никого, кто мог бы отвлечь его. Леонард шел, и мысли у него в голове сгущались, словно поток воздушных судов над аэропортом Логан в северо-западном направлении. Там была парочка аэробусов, набитых Великими Идеями, караван «Боингов-707», нагруженных чувственными впечатлениями (цвет неба, запах моря), а также легкие самолеты бизнес-класса, в которых летели важные одинокие импульсы, пожелавшие путешествовать инкогнито. Все эти самолеты просили разрешения на немедленную посадку. Леонард из контрольно-диспетчерского пункта у себя в голове посылал им радиосигналы, веля некоторым покружиться еще, а другим — вообще полностью изменить курс. Поток воздушных судов был нескончаем; задача координировать их прибытие стояла перед Леонардом все время, с момента пробуждения до момента, когда он засыпал. Но теперь, после двух недель в международном аэропорту Золотая середина, он был старый профессионал. Следя за тем, как развиваются события, на радарном экране, Леонард способен был посадить каждый самолет по графику, одновременно он обменивался солеными шуточками с диспетчером на соседнем сиденье и, жуя бутерброд, не подавал виду, будто на это требуются усилия. Работа такая.

Чем тебе холоднее, тем больше сжигаешь калорий.

Возбужденное настроение, ровное биение сердца и большая мягкая меховая шапка — этого хватало для тепла, пока он шел, минуя большие дома на берегу и крытые гонтом коттеджи, ютившиеся в переулках. Но когда он наконец добрался до центра города, то с удивлением увидел, как тут безлюдно, даже в выходной. Магазины и рестораны начали закрываться после Дня труда. Теперь, за две недели до Рождества, лишь немногие из них продолжали работать. «Ловушка для омара» — закрыто. «Нэпис» — открыто. «Франт-стрит» — открыто. «Корона и якорь» — закрыто.

Поэтому он рад был обнаружить небольшую толпу, собравшуюся посередине дня в «Губернаторе Брэдфорде». Вскарабкавшись на стул, он взглянул на телеэкран, пытаясь придать себе вид человека, у которого в голове одна мысль, а не пятьдесят. Когда к нему подошел бармен, Леонард спросил:

— Это вы — губернатор Брэдфорд?

— Нет, не я.

— Пинту «Гиннесса», пожалуйста.

Леонард крутанулся на стуле и взглянул на остальных посетителей. Голове его было жарко, но шапку снимать не хотелось.

Из четырех посетительниц бара трое прихорашивались, проводили руками по волосам, выказывая готовность к совокуплению. Мужчины отвечали на это тем, что понижали голос и время от времени лапали женщин. Если не обращать внимания на такие человеческие признаки, как речь и одежда, примитивное поведение становилось более очевидным.

Когда принесли «Гиннесс», Леонард крутанулся обратно к стойке.

— Вам надо усовершенствовать методику трилистника, — сказал он, глядя в стакан.

— Как вы сказали?

Леонард указал на шапку пены:

— Это не похоже на трилистник. Это похоже на восьмерку.

— Вы что, бармен?

— Нет.

— Тогда какое вам дело?

Леонард ухмыльнулся, сказал: «Ваше здоровье» — и начал посасывать бархатистое пиво. В какой-то степени он был не прочь провести в баре остаток дня. Ему хотелось смотреть футбол и пить пиво. Хотелось наблюдать за тем, как особи женского пола прихорашиваются, подмечать другие примеры их примитивного поведения. Сам он, конечно, в данном контексте тоже был примитивен — прощелыга мужского пола. Прощелыги мужского пола — известные баламуты. Интересно было бы посмотреть, на что он сумеет завести народ. Но от бармена шли неприятные флюиды, и потом, ему хотелось еще пройтись, так что он, допив стакан, вытащил из кармана десятидолларовую бумажку и оставил ее на стойке. Не дожидаясь сдачи, он соскочил со стула и вынырнул на улицу, в воздух, пробиравший холодом до костей.

Небо уже начало темнеть. Только пошел третий час, а день уже умирал. Устремившись вперед, Леонард почувствовал, как и сам падает духом. Прежнее умственное оживление начинало угасать. Выпить «Гиннесса» было ошибкой. Сунув руки в карманы джинсов, Леонард покачался взад-вперед на каблуках. И этого оказалось достаточно. Новое подтверждение его гениальной идеи: не успели силы пойти на убыль, как он почувствовал очередной их прилив, словно из крохотных клапанов в артериях бил эликсир жизни.

Поддерживаемый на плаву химическими процессами мозга, он легко зашагал по Коммершл-стрит. Впереди какой-то парень в кожаной шапке и куртке спускался по ступенькам в «Погребок». Пульсирующая музыка вырывалась изнутри на улицу, пока он не закрыл за собой дверь.

Гомосексуализм представлял собой интересную тему с дарвинистской точки зрения. Признак, вызывавший среди популяции предрасположенность к бесплодным сексуальным отношениям, должен был привести к исчезновению этого признака. Однако ребята в «Погребке» представляли собой доказательство обратного. Видимо, тут имеет место своего рода аутосомный перенос, соответствующие гены как-то выезжают на заботливых хромосомах.