Земля Серебряных Яблок - Нэнси Фармер

Мрачный ствол шахты сменился коридором, завешанным богатыми гобеленами. Вдоль стен в специальных зажимах, инкрустированных драгоценными камнями, пылали факелы. Пол был из золота, так что каждый шаг по нему отзывался мелодичным звоном.

«Чары», — подумал Джек с ненавистью — и с жадной тоской.

Почему бы, собственно, не окружить себя красотою? Зачем жить в темной шахте, если можно отстроить дворец?

Мальчуган знал: надвигается что-то страшное, но напрочь не помнил, что именно. Он спросил Торгиль; та тоже все позабыла.

— Нас ведут на праздник летнего солнцестояния! — срывающимся от страха голосом выкрикнула Пега. — Там будут демоны.

Джек слегка удивился этой вспышке. Как она может помнить такое, чего не знает он сам?

— Мы, скандинавы, в канун летнего солнцестояния любим поохотиться на троллей, — откликнулась Торгиль. — Надеюсь, демоны ничуть не хуже.

Но воительница тут же потеряла нить мысли и замолкла.

Впереди показалась дверь; здесь пикты и оставили пленников. Грядущий праздник — не для Брюда и его воинов. Эльфийские стражи скрестили копья, преграждая им путь, а вот Джека со спутниками, наоборот, поманили внутрь. Пикты расселись на пороге и принялись искать друг у друга блох.

Тут же ждал и Гутлак — под охраной рабов. Здоровяк был надежно связан вьющимися лозами; Джек не без страха вспомнил изображение святого Освальда. Живые путы извивались и шуршали; на голову Гутлаку набросили капюшон.

— Хотел бы я знать, что уготовано ему, бедняге, — промолвил отец Север.

Он шел медленно, опираясь на плечо Пеги.

— Неееет, — простонал отец Суэйн, кидаясь к выходу.

Эльфийский страж отшвырнул его назад. Но Гутлак врага видеть не мог, так что аббат благополучно проскользнул мимо него.

Пленники оказались в просторном внутреннем дворе под звездным небом. Светила полная луна. В середине пылал огромный костер, а вокруг раскинулись цветники, подсвеченные светильниками и факелами, в придачу к пламени. Блики и тени словно состязались друг с другом.

Эльфы танцевали, пели, пировали, играли в игры, создавали волшебных чудовищ. Гигантская жаба подцепляла языком светляков. Видно было, как светляки сияют в ее брюхе, перепархивая туда-сюда. Затем из земли вырос чудовищный черный цветок — и проглотил жабу. Лепестки сомкнулись: слышно было лишь жалобное кваканье. Ручные карапузы подняли ор и попытались отползти подальше, да только привязь не пускала. Эльфы от души хохотали над их проделками.

Здесь торжествовал беспорядочный хаос — и лихорадочная погоня за все новыми и новыми удовольствиями. Джек внезапно осознал, что это празднество вовсе лишено радости. Скорее, это угар безумия: так бывает с овцами, когда они наедятся заплесневелого сена.

— Что-то коснулось моей щеки! — вскрикнула Пега.

Джек стремительно обернулся, готовый дать бой любому, кто напугал девочку. Но рядом никого не было. На всякий случай мальчуган обошел вокруг нее. Игра света и тени сбивала с толку.

— Я не придумываю! — настаивала девочка. — Я что-то почувствовала: сперва в коридоре, а теперь вот здесь.

— Было больно?

— Нет. — Пега смущенно замялась.

— Небось летучая мышь, — предположила Торгиль.

Над костром и впрямь реяли здоровенные кожистые твари размером со щенка. Пега поежилась.

— Если б одна такая в меня врезалась, уж я бы ее ни с чем не спутала. А это прикосновение было… как поцелуй.

— Может, она тебя на вкус попробовала?

— Торгиль! — вознегодовал Джек.

— А вон Люси, — указала Пега.

Джек обернулся. Королева Партолис и его сестра вместе наблюдали, как из земли поднимается неуклюжий, комковатый росток.

— Да нет же, не так! — досадовала Партолис. — Сперва — ветки, а уж потом — медовые коврижки.

Люси топнула ножкой, и росток увял.

— Не понимаю, зачем я вообще учу тебя чарам, — пожаловалась эльфийская королева. — У тебя мозгов меньше, чем у блохи.

— А почему чары не делают, что я приказываю? — капризничала Люси.

— Потому что ты не умеешь сосредоточиться. Ох, ладно, дай-ка я.

Партолис взмахнула руками, росток ожил, потянулся вверх, выпустил ветки, развернул листья, зацвел — и вот наконец на деревце созрели медовые коврижки. Люси тут же принялась набивать рот лакомством.

— А вот и наши почетные гости! — закричал Гоури, тот самый охотник, с которым Торгиль танцевала на пиру.

Эльфийские лорды и леди тотчас же подхватили и увлекли Джека с друзьями к королеве.

— Тьфу ты! А этот что здесь делает? — буркнула Люси.

Щеки ее были перемазаны медом. У Джека сжалось сердце. Он столько вынес, чтобы спасти сестру, а та ему даже не рада. Но мальчуган напомнил себе, что Люси, скорее всего, заколдована. На ее шейке по-прежнему блистало серебряное ожерелье.

— Его привели для обряда, — объяснила Партолис. — Он предназначен в… ну, сама знаешь.

Люси со скучающим видом отвернулась.

— Так начнем же праздник! — возвестил Гоури, хлопая в ладоши.

Рабы внесли стулья, столы и угощение. Партолис и Партолон уселись рядом с Люси и Этне. Девушка кинула на отца Севера страдальческий взгляд.

— Нимуэ! — воскликнула королева. — Нимуэ! Иди сядь с нами! То-то повеселимся!

Владычица Озера отделилась от стайки дам, одетых, по всей видимости, в рыбью чешую.

— Мне страшно жаль, что я не могу остаться, — всхлипнула она. — Но я просто-таки должна увести лапушку-Брутушку от греха подальше.

«Лапушка Брутушка?» — подумал Джек с упавшим сердцем.

Ну конечно же: вся орава девиц-русалок наперебой ласкалась к Бруту.

— Никуда он не пойдет, — запричитала королева. — Он обещал спеть нам, и кроме того…

— У вас и без него смертных довольно, — язвительно парировала Нимуэ. — А я пообещала вернуть воду в Беббанбург. Признаться, я и сама соскучилась по добрым старым болотам да заводям. Теперь, когда монастырь Святого Филиана разрушен, я могу приходить и уходить, когда вздумается.

— Ты — неисправимая эгоистка, — фыркнула Партолис.

Владычица Озера изящно зевнула.

Брут высвободился из объятий своих поклонниц.

— Ужели встало солнце? Или я вдруг оказался в самом сердце цветка? Или взгляд мой ослепила твоя несравненная красота? — воскликнул он, склоняясь перед королевой.

— Опять ты за свое, — захихикала Партолис.

— Уверяю тебя, ни за что не покинул бы я твое блистательное общество, о лучезарнейшая из королев, если бы не долг перед моей госпожой, — воскликнул Брут. — Увы, я — ее раб!

— Чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше, — настаивала Нимуэ.

— Тогда, боюсь, я вынужден сказать вам: прощайте! — И Брут снова отвесил поклон.